Юлия Леонова - Fatal amour. Искупление и покаяние

— Ненавижу, — прошептала ему в ухо.　

Куташев тихо рассмеялся, уткнувшись ей в плечо, и хрипло ответил, восстанавливая дыхание:　

— Мне по душе такая ненависть.　

— Уйди, прошу тебя, — княгиня оттолкнула его, поворачиваясь к нему спиной.　

Николай тяжело вздохнул. Марья слышала, как он поднялся, шорох шёлка, когда накидывал на нагое тело шлафрок и тихие шаги, приглушенные толстым ворсом ковра. Тихо скрипнула дверь, ведущая в смежные покои, и всё стихло. Княгиня Куташева уткнулась лицом в подушку и заплакала, жалобно всхлипывая. Да как же такое возможно, чтобы собственное тело предавало её?! Как можно жаждать ласк того, кто шантажом и обманом привязал её к себе?!　

Марья Филипповна проснулась поздно. В тонкую щель между тяжёлыми бархатными портьерами пробился тонкий солнечный луч, разрезая полумрак комнаты. Лёжа в постели, княгиня наблюдала за хаотичным танцем пылинок в яркой полоске света. Ленивая нега придавила её к перине, низ живота тянуло, напоминая о безумстве ушедшей ночи. В двери поскреблась Милка, но Марья только тяжело вздохнула и отвернулась, зная, что без дозволения маленькая горничная не осмелится войти. Однако ж, сколько не лежи в постели, а вставать всё одно придётся. Сон не шёл, в голову лезли назойливые мысли о скором отъезде Андрея, более походившем на бегство, но самое горькое заключалось в том, что бежать, похоже, он собирался от неё.　

Поднявшись, Марья скользнула взглядом по развороченной постели, а заметив пятнышко запёкшейся крови, так и просияла. Никогда в своей жизни она не думала, что столь сильно обрадуется женскому недомоганию, но на сей раз оно означало, что, по крайней мере, седмицу она будет избавлена от визитов супруга в свою　спальню.

С Николаем она не виделась до самого позднего вечера. Князь явился домой довольно поздно, уже после ужина. Остановившись в дверях её покоев, он наблюдал за тем, как, сжимаясь от страха перед ним, Милка расчёсывала светлые локоны барыни. Марья даже бровью не повела, когда он вошёл, прикрыв за собою двери. Отослав прислугу взмахом руки, Куташев остановился за спиной жены, разглядывая её отражение в зеркале. Невозмутима, спокойна, даже не верится, что видел её накануне вечером охваченную гневом и яростью. Ведь ведал, какую боль причиняет известием о скором отъезде того, кого она так ждала.　

— Насмотрелся? — Не оглядываясь, поинтересовалась Марья.　

— Всё у нас не так, как у людей, Маша, — усмехнулся Куташев. — Тянет меня к тебе, — он положил широкие ладони на хрупкие плечи.　

Марья повела плечом, стряхивая его руки:　

— С этим обождать придётся, — княгиня отвела взгляд.　

Потупилась, аки скромница, но Николай всё ж приметил, как дрогнули уголки её губ в слабой улыбке. Стало быть, рада тому. Куташев тяжело вздохнул. Ведь знал, что чудес на свете не бывает, что семя его не даст ростка, но болью в груди отозвалась эта мысль. Развернувшись на каблуках, князь поспешил покинуть покои супруги.　

Проходя мимо детской, не удержался, положил ладонь на дверь и толкнул тихонько. Нянька дремала около колыбели, свесив голову на грудь. Неслышно ступая, Николай приблизился к кроватке. Младенец не спал. В неярком свете свечи смешно надувал пухлые щёки, пуская пузыри. Заметив князя, он повернул черноволосую головку, уставившись на него большими тёмно-синими глазами. Хоть и говорят, что у младенцев цвет глаз меняется, но Николай знал, чьими глазами смотрит на него маленький князь Куташев. Имел ли он право отнять сына у отца? Кто он такой, чтобы вмешиваться в чужую жизнь? Неприятно уколола совесть. Мысли пустились вскачь. Но князь тотчас нашёл себе оправдание: Андрей смирится, забудет, другую назовёт своей супругою, и Господь непременно пошлёт ему потомство, тогда, как у него, у князя Куташева, других не будет.　

Николай протянул руку, кончиком пальца коснулся пухлой щеки. Это ему суждено впервые посадить Мишеля в седло, это с ним мальчишка, когда подрастёт, станет делиться первыми радостями и огорчениями, это его назовёт отцом. Марья смолчит, потому как так надо, иначе какая судьба уготована её сыну? Жаль не будет у Мишеля ни братьев, ни сестёр, но зато род Куташевых не прервётся со смертью Николая, последнего из потомков некогда грозного князя Бехана.　

Тяжело вздохнув, князь отошёл от кроватки. Тотчас захныкал младенец, нянька проснулась и, разглядев барина, торопливо перекрестилась. Куташев усмехнулся, будто нечисть какую увидала. Подхватив младенца, молодица принялась ходить по комнате, укачивала, напевала что-то. Николай вернулся к покоям жены, но дверь открыть так и не решился. Не люб он княгине своей, ох, не люб. Бывает, как прошлой ночью, получается в ней страсть разбудить, только его же и клянёт потом. Но не зря же испокон веку говорят: стерпится, слюбится. Ему бы только подождать немного, седмицу всего. Уедет Андрей, и Марья успокоится, поймёт, что ничего переменить нельзя. Но отчего муторно так на душе? Али жаль дружбы былой утраченной? Так ведь он догадывался, что так и будет, хоть и верить тому не желал.　

Седмица минула, даже оглянуться не успели. Вечером, входя в покои жены, Куташев застал её перед зеркалом. Оглянувшись, Марья вновь отвернулась, вдевая в уши бриллиантовые серьги.　

— Соне нездоровится, — тихо заметил князь, — может, останешься с ней?　

Княгиня медленно развернулась, окинула его пристальным взглядом и отрицательно качнула головой, так, что сверкающие камни коснулись щёк.　

— Пускай Анна Кирилловна с ней остаётся, — усмехнулась она и вздёрнула вверх круто изогнутую бровь: — Не за этим ли её держим?!　

Куташев отметил про себя это "держим", стало быть, Марья их одной семьёй считает. Как и понимал он то, что ни за что не откажется она от встречи с тем, кто мил сердцу. Окинув её быстрым взглядом, подумал: "Хороша! Ох, хороша!" Уже спускаясь под руку с супругом, Марья Филипповна замешкалась на лестнице, подбирая подол длинного платья.　

— Обождите, — раздался сверху слабый возглас. — Я с вами поеду, — с лёгким придыханием произнесла Софья.　

Николай невозмутимо подал руку сестре, ощущая, как Марья убрала ладонь со сгиба его локтя и, подобрав юбки, не оглядываясь устремилась вниз. В экипаже она сразу отвернулась к оконцу, ни словом не обмолвившись за всю дорогу. Когда карета тронулась с места, Марья, будто завороженная, уставилась на вызолоченную лучами предзакатного солнца поверхность Мойки, мелькавшую промеж пожелтевшей листвы. Досадно ей было от того, что Софья не осталась дома, стало быть, станет искать возможности оказаться ближе к Андрею, тогда и самой Марье будет трудно перемолвится с ним хоть парой фраз. А ведь так хотелось сказать ему, что она любит его несмотря ни на что, что будет ждать его возвращения! Но более всего хотелось княгине сказать о Мишеле, пусть знает, кого он оставляет в столице.