Меган Фрэмптон - Как перевоспитать герцога

Губы Лили были мягкими, теплыми, вкусными. Такими вкусными, что ему захотелось остановить мгновение, чтобы навсегда запомнить вкус ее губ, и свой восторг, и удивление, и вновь обретенную веру в чудо. Ему хотелось поймать и не отпускать ускользающие, переливчатые ощущения, рожденные соприкосновением их губ, прикосновением ее пальцев к коже у него на затылке.

Она грудью прижималась к его груди, и Маркус мысленно поздравил себя с тем, что догадался снять смокинг, хотя он и представить не мог, что случится что-то подобное. Но теперь-то он никогда не будет оставаться в смокинге без особой на то необходимости, чтобы быть готовым к любым случайностям.

Маркус провел ладонями вверх и вниз по ее предплечьям и очень осторожно и бережно языком – по ее сомкнутым губам, и она откликнулась, и приоткрыла губы, и впустила его язык.

И вновь Маркус поймал себя на желании остановить время, чтобы он мог познавать ее бесконечно, бесконечно наслаждаясь процессом познания. Он хотел сколь угодно долго смаковать ее вкус, постигая тончайшие оттенки, сравнивать бархатистую текстуру ее нёба, проводя по нему языком, и шелковистую гладкость ее нежных рук, проводя по ним ладонями.

Постепенно ее роль менялась. Лили перестала быть всего лишь объектом его изысканий. Язык ее учился у его языка. Ладони ее теперь судорожно сжимали его плечи. Маркус знал, что она не может не чувствовать его возбуждения, и если она понимает, что именно упирается ей в живот, то для нее не секрет, что она с ним сделала. Что она делает с ним.

Однако углубиться в размышления о степени ее осведомленности Маркус не успел. Лили отстранилась. Зрачки ее были расширены, словно от страха или болевого шока.

– О боже, – пробормотала она и прижала ладони к пылающим щекам. Губы ее распухли от поцелуев.

Он протянул ей руку, но она не приняла ее. Она стояла неподвижно, словно изваяние, но только сравнение с холодным мрамором для нее не подходило. Теперь он знал, какая она теплая и мягкая, и едва ли это забудет.

– Это было неожиданно, – сказал он.

– Да, – согласилась Лили, глядя куда-то сквозь него широко распахнутыми глазами, в карих глубинах которых вспыхивали золотистые искры.

– Вам понравилось? – Он должен был ее спросить, потому что ему определенно очень все понравилось, и он надеялся, что и тут они сошлись во мнениях. Потому что ему очень хотелось повторить выступление на бис.

– Понравилось, – произнесла Лили и на этот раз она уже не выглядела такой потрясенной, за что он был ей благодарен. – Мне надо идти, – добавила Лили, стремительно развернулась и чуть ли не бегом помчалась к двери.

Маркус смотрел ей вслед и чувствовал, как продолжает его согревать тепло ее тела. Он думал о том шаге навстречу, что не побоялась сделать эта удивительная девушка, и в результате этого шага сблизились не только их тела, но и души. Она относилась к нему так, словно титул его мало что для нее значил. Словно она ценила его за что-то другое. Как будто он был ей… симпатичен. И он, если честно, тянулся к ней не одним лишь телом. Он мог говорить с ней о серьезных вещах, а потом целовать. И при этом он получал немалое удовольствие и от первого, и от второго. Ему еще не встречалась женщина, с которой ему бы хотелось и говорить и целоваться. Маркус всегда считал, что женщина может быть либо собеседницей, либо любовницей. Но никогда и тем и другим вместе.

Он не знал, что ноет у него сильнее после ее ухода: его детородный орган или его душа.

Герцог должен получать от жизни максимум удовольствия, помня о том, что смысл жизни окружающих состоит в том, и только в том, чтобы доставлять герцогу как можно больше радости. Таким образом, наслаждаясь сам, герцог делает счастливыми всех прочих; и наоборот: пребывая в унынии, герцог обрекает на несчастие всех, кто ему верно служит.

Лили бегом взлетела на второй этаж. Сердце ее громко билось, щеки горели. Что-то в последнее время с ней это происходит слишком часто! Тело ее, зажившее отдельной от головы жизнью, требовало немедленного удовлетворения насущных потребностей, оно было возмущено тем, что его лишают, возможно, самого главного удовольствия в жизни. И ради чего? Ради каких-то там эфемерных приличий !

Плотно прикрыв за собой дверь спальни, Лили наконец остановилась, чтобы отдышаться. Она стояла, прислонившись спиной к прохладной дубовой обшивке, и не понимала, что побудило ее сделать этот шаг ему навстречу. И даже осознавая, что должна раскаиваться в своем поступке, девушка не чувствовала ни раскаяния, ни сожаления.

Никогда, ни наяву, ни во сне, ей не доводилось переживать ничего хотя бы отдаленно похожего на только что пережитое. Даже если бы она очень постаралась, все равно не смогла бы подобрать нужные слова для описания своих ощущений. Казалось, ее ощущения вместили сразу всю существующую во вселенной цветовую палитру: от самых ярких оттенков до едва различимых; от самых холодных до самых горячих. Она могла бы сравнить себя с прозревшим слепцом или с изголодавшимся странником, который, откусив кусок черствого хлеба, вдруг почувствовал вкус нежнейшего шоколадного торта, щедро пропитанного сливочным кремом.

Но до «главного блюда» они с герцогом так и не добрались. Лили могла лишь строить предположения относительно его вкусовых качеств, но что-то ей подсказывало, что оно окажется даже лучше шоколадного торта.

Хотя что может быть вкуснее шоколадного торта?

Лили обвела взглядом комнату, которая странным образом изменилась. Все как будто оставалось прежним и в то же время стало другим. Словно тут побывала волшебная фея и рассыпала повсюду таинственную переливающуюся звездную пыль.

Хотя, наверное, фея тут ни при чем. Волшебство жило в ней самой. Волшебный поцелуй, волшебный дар судьбы был первым поцелуем в ее жизни. Впрочем, слово «дар» здесь не вполне уместно. Лучше сказать «добыча». Лили не стала ждать, пока Маркус сделает первый шаг. Она заставила его подарить ей этот поцелуй и этим гордилась.

Заставила, страшно сказать, самого герцога. Если задуматься, а Лили на эту тему много не думала, в первый раз ее должен был бы поцеловать сын соседского помещика или, скажем, какой-нибудь студент, снимающий комнату в той части Лондона, где сейчас она проживала. Но поцеловал ее самый настоящий герцог, герцог Сердцеед, чье могущество мало чем уступало могуществу сказочного принца.

Повинуясь движениям одной только его брови, менялись законы и разбивались сердца.

Страшно подумать, что́ он мог бы сотворить двумя бровями сразу!

Можно не сомневаться, он смог бы перевернуть мир, если бы пустил в ход свое несравненное обаяние, свой мужественный голос, и да, свои выдающиеся ягодицы.