Джейн Джонсон - Жена султана

И вот мы уже возвращаемся в Мекнес с безумными планами касательно парков и зеркальных галерей; проездов для конных, садов и оливковых рощ; даже пруда с золотыми рыбками и флотилией прогулочных лодок, скользящих у рыб над головами.

Но Мекнес, в который мы возвращаемся, — это вовсе не тот Мекнес, откуда мы уехали. Он оскудел людьми: чума унесла здесь и в Фесе почти восемьдесят пять тысяч душ, но еще больше людей бежало в отдаленные части страны. Строительство остановилось, поскольку многие мастера и надсмотрщики умерли или уехали, хотя оставшиеся невольники выглядят на редкость здоровыми — словно матаморы оказались самым безопасным местом.

Еще два года Исмаил осуществляет свои задумки с неистовством одержимого. Дворцы по всему королевству лишились роскошного убранства: позолоты на стенах и потолках, изысканных резных фризов и дверей из кедра. Султан повелел кораблями возить лучший каррарский мрамор из Генуи в Сале. Потом к развалинам на западе от города отправили отряд разведчиков с приказом отыскать все, что подойдет для украшения или просто пригодится в мекнесском дворце.

Меня посылают переписать находки для Исмаила и, безусловно, присмотреть за тем, чтобы никто не украл ничего ценного, прежде чем оно попадет к султану.

— Привези мне камень, на выбор, — говорит мне султан, вручая кусок чудесного шелка, чтобы завернуть избранное.

Признаюсь, я еду неохотно: солнце бьет по голове, как молот, и надеяться особо не на что. Но развалины потрясающи. Они в самом центре равнины, откуда видно все на мили вокруг, и с каждым шагом кажутся огромнее. Стоя в тени триумфальной арки, я смотрю вверх. Должно быть, все это выстроил народ великанов — здешние башни даже выше минаретов большой мечети, а камни так увесисты, что, кажется, смертному их не сдвинуть. Я долгие часы брожу между лишившимися крыши колоннами с причудливыми резными капителями — очертания их так четки, словно работа закончена лишь вчера, — не зная, смотреть ли в небо, изумляясь высоте постройки, или под ноги, где выложены мириадами цветных кусочков изразцы, изысканные, как у лучших мастеров зеллидж. Но складываются они не просто в узор, а в целые картины. Я видел мозаики, изображающие морских чудовищ; акробата, сидящего задом наперед на лошади; длинные коридоры, украшенные танцующими и пьющими фигурами; полную обнаженную женщину, то ли спускающуюся в глубокую ванну, то ли выходящую из нее, и рядом двух служанок, тоже с роскошными формами. Мне приходит в голову, что этот Волюбилис, должно быть, был оживленным городом, а здешний правитель — большим сибаритом, и я зарисовываю, что вижу, просто для себя, пока переписываю число и качество колонн и мостовых для Исмаила.

Увлекшись исследованиями, я едва не забываю выбрать камень для султана, и когда раздается призыв собираться обратно в Мекнес, мне приходится поспешить, чтобы найти нечто необычное. С помощью одного из невольников я поднимаю кусок резной капители, образчик искусства древнего резчика. Мы бережно заворачиваем камень в шелк и укладываем в корзину на одном из мулов. Бедное животное клонится набок всю дорогу до дома.

Исмаилу мой выбор приходится по душе. Он дивится на камень, водит кончиками пальцев по резьбе. Узор не столько изображает, сколько намекает на следы листьев и цветов.

— Он из самого сердца первой империи в Африке, Тингитанской Мавритании, основанной римлянами. Мои владения уже превзошли ее размерами.

Он обращает на меня горящие глаза.

— Только представь, Нус-Нус: моя власть уже могущественнее римской, со всеми ее армиями! Мне остается лишь изгнать ничтожных англичан из Танжера и неверных испанцев из Лараша и Мамуры, и я восстановлю чистоту истинной веры по всей нашей земле. Мне на роду написано совершить это. Знаешь, зачем я посылал тебя в Волюбилис?

Я качаю головой. Иногда мудрее промолчать.

— Именно там впервые появился на земле Марокко ислам — его принес Мулай Идрис, правнук Пророка, когда бежал от убийц, посланных калифом Аббасидом. Там же родился его сын, второй Идрис, объединивший Марокко и навеки присягнувший словам Пророка. Так у нашего великого королевства появилась единая вера и единое знамя. Эти камни волшебны, Нус-Нус, они исполнены не только мощи Древнего Рима, но и слова Божьего. Поэтому я должен встроить их в свой город — их сила поможет мне исполнить священный долг.

Все это время, отмеченное новыми восстаниями в Рифе и вестями об осаде английской колонии в Танжере, Исмаил посвятил лихорадочному восстановлению дворца. Он часто трудился, голый по пояс, вместе с невольниками, как простой рабочий, его лицо и руки были запачканы землей и известью. Он работал как подневольный, как тот, кому нет покоя, потому что мечты пожирают его изнутри.

То, второе, лето было страшным, жара не отступала. Колодцы высохли, и немногие уцелевшие посевы погубили полчища саранчи, принесенной из пустыни. К концу года засуха не прекратилась. Фонтаны выключили, в застоявшейся воде плодились комары, изводившие нас по ночам нытьем и укусами.

Новость, что английскому гарнизону, обороняющему колонию в Танжере, удалось после долгой кровопролитной битвы отбросить войска султана, едва ли могла прибыть в менее удачный момент.

Один из генералов Исмаила, каид Омар, как-то в третий день месяца Мухаррам 1091 года приезжает с севера, чтобы обсудить возможное перемирие с неверными, которые, как он докладывает, тоже пришлют переговорщика ко двору в Мекнесе.

Султан приказывает судьям и ученым вынести решение о законности подобного мероприятия. Война с англичанами стоит дорого и выматывает, особенно когда страна охвачена засухой. Султан желает изгнать врагов из Марокко, но война уже переросла простое неудобство, а возможность поражения неприемлема. Если не удалось вытеснить неверных силой оружия, возможно, есть другие способы убедить их уйти. Можно ли заключить перемирие, не нарушая законов Корана? Все подавлены: многие из собравшихся утверждают, что любое соглашение с христианами будет позором; но бен Хаду возражает, что в нынешних наших обстоятельствах разумнее исходить из политической целесообразности. Слова эти только сильнее воспламеняют самых непреклонных: они кричат, что Аллах на их стороне, что Он поможет; что неверных нужно изрубить и втоптать в землю, которую они осквернили. Медник, перекрывая общий шум, обращается к султану:

— Повелитель, если ты изъявишь терпение и милосердие к англичанам, венценосцы Европы станут искать твоей дружбы.

Исмаил с интересом склоняет голову набок. Потом поднимает руку, и шум стихает.

— Помнишь, что случилось после покорения Мекки?

Он осматривает зал горящими глазами. Я записываю его слова, зная, к чему он ведет.