Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

Помолчал, поправился:

– Только не у нас, конечно. Тебя вот не очень хочется целовать.

Она вздрогнула, как от удара, прошипела:

– Ты вообще женщину не поцелуешь, если она тебе не сестра.

Я оставила Анну в покое на полчаса, потом постучалась и скользнула в спальню. Захлопнула дверь перед носом у любопытных дам, огляделась. В комнате темно, зимой темнеет рано, свечи не зажжены, только отблески огня в камине на стенах и потолке. Она лежит ничком на постели, наверное, спит. Но вот подняла голову, темные глаза на бледном лице.

– Господи, как же он разозлился! – Голос охрип от рыданий.

– Сама напросилась, Анна.

– Что мне оставалось делать? Он оскорбил меня перед всем двором.

– Притвориться слепой. Отвернуться. Королева Екатерина всегда так делала.

– И проиграла. Пока она смотрела в другую сторону, я его заполучила. Скажи лучше, как мне его удержать.

Помолчали. Был только один ответ, всегда только один ответ, один и тот же ответ.

– Меня тошнит от злости, просто выворачивает.

– Постарайся успокоиться.

– Как я могу успокоиться, если везде Джейн Сеймур?

Я подошла к кровати, сняла с нее чепец.

– Надо переодеться. Спустишься к обеду, прекрасная как всегда, все пройдет, все позабудется.

– Только не для меня, – уронила она с горечью. – Я не забуду ничего.

– Просто веди себя как ни в чем не бывало, никто и не вспомнит, что он тебя оскорбил. Никто ничего не говорил, никто ничего не слышал.

– Он назвал меня шлюхой! – обиженно заявила Анна. – Этого не забудут.

– Все мы шлюхи по сравнению с Джейн, – бодро подтвердила я. – Ну и что с того? Ты его жена, разве не так? Ты носишь законного ребенка. В гневе он может обозвать тебя как угодно, ты легко вернешь его, когда он остынет. Верни его сегодня же.

Я позвала горничную, Анна стянула платье. Выбрала серебряно-белое – она чиста, даже если перед всем двором ее назвали шлюхой. Лиф украшен жемчугом и бриллиантами, подол серебристой юбки еще и расшит серебром. Прикрыла темные волосы чепцом. Теперь она настоящая королева с головы до ног, без единого пятнышка, снежная королева.

– Очень хорошо, – одобрила я.

Анна устало улыбнулась:

– Я должна удерживать Генриха, и так до самой смерти. Что будет, когда я постарею, а вокруг меня по-прежнему будут юные девицы? Что тогда?

Мне нечем было ее утешить.

– Давай думать о сегодняшнем дне. Зачем загадывать на годы? Когда у тебя родится сын, потом еще сыновья, можно будет не бояться старости.

Она положила руку на расшитый драгоценными камнями корсаж:

– Мой сыночек!

– Ты готова?

Она кивнула, пошла к дверям. Снова это движение – плечи назад, подбородок вверх, на губах улыбка. Горничная распахивает дверь, Анна, сияя, как ангел, оказывается лицом к лицу со сплетниками, перемывающими ей косточки в ее собственной приемной.

Вижу, семейство явилось на подмогу, – похоже, дядюшка услышал достаточно, чтобы испугаться. Тут и мать и отец. Удивительно – дядя в глубине комнаты дружески беседует с Джейн Сеймур. Джордж подходит к Анне, берет ее руку. Гул нарастает – обсуждают ее прекрасное платье, ее дерзкую улыбку, группки беседующих распадаются, перемещаются, соединяются вновь. Сэр Уильям Брертон целует Анне руку, шепчет что-то об ангеле, спустившемся на землю, Анна смеется, возражает – она лишь прибыла с визитом. Непристойные намеки почти забыты. Возле двери началась сутолока; неуклюже топая, вошел Генрих, на круглом лице новые морщинки боли. Уныло кивнул Анне:

– Добрый день, мадам. Позвольте проводить вас к столу.

– Разумеется, дорогой супруг. – Ее голос слаще меда. – Как я рада – ваше величество прекрасно выглядит.

Ее талант быстро переключаться всегда озадачивал Генриха. Вокруг – алчные лица придворных, а она в хорошем настроении?

– Вы уже успели поприветствовать сэра Джона Сеймура? – Король указывает на того, кому она меньше всего хотела оказать честь.

Ее улыбка становится еще шире.

– Добрый вечер, сэр Джон, – произносит она кротко, как его собственная дочь. – Надеюсь, не откажетесь принять от меня небольшой подарок?

Он смущенно кланяется:

– Сочту за честь, ваше величество.

– Это резной табурет из моих личных покоев. Изящная вещица из Франции. Думаю, вам понравится.

Он снова кланяется:

– Весьма признателен.

Анна искоса смотрит на короля, улыбается:

– Это, собственно, для вашей дочери, для Джейн. Чтобы ей было где сидеть. Пока у нее нет собственного места, ей приходится занимать мое.

Гробовая тишина.

Наконец Генрих разражается хохотом, до придворных тоже доходит, комната сотрясается от смеха, шутка удалась. Продолжая смеяться, Генрих предлагает Анне руку, она шаловливо улыбается. Король ведет ее к двери, придворные привычно занимают места позади, и вдруг я слышу вздох, тихий шепот:

– Боже мой! Королева!

Джордж проталкивается через толпу, хватает Анну за руку, оттаскивает от короля.

– Прошу прощения, ваше величество, королеве нехорошо, – поспешно произносит он, наклоняется, что-то настойчиво шепчет ей в самое ухо.

На лицах придворных – жадное любопытство. Мне виден только ее профиль. Она бледнеет, бросается в спальню. Джордж забегает вперед, открывает дверь, вталкивает сестру внутрь. Мельком я вижу ее со спины – по подолу платья расплывается кровавое пятно, алое на серебряно-белом.

Она теряет ребенка.

Кидаюсь за ней сквозь толпу. Мать – позади. Она захлопывает дверь, хотя придворные заглядывают внутрь, а король не может прийти в себя от внезапного исчезновения жены и всей ее семьи. Анна дергает себя за подол, старается рассмотреть пятно:

– Я ничего не чувствую.

– Схожу за врачом, – предлагает Джордж.

– Никому ничего не говори, – предостерегает мать.

– Что толку, – вырывается у меня. – Все же видели, сам король видел.

– Может быть, обойдется. Анна, ляг.

Анна, белая как полотно, медленно идет к кровати.

– Я ничего не чувствую, – повторяет она.

– Тогда, может, ничего и не случилось. Просто маленькое пятно.

Мать велит горничным снять с Анны туфли и чулки. Ее поворачивают на бок, расшнуровывают корсаж, снимают роскошное белое платье с огромным алым пятном. Нижняя юбка намокла от крови. Я встречаюсь взглядом с матерью.

– Может, ничего и не случилось, – повторяет она неуверенно.

Подхожу к постели, беру Анну за руку. Пока она не будет лежать на смертном одре, мать до нее и пальцем не дотронется.

– Не бойся, – шепчу я.

– Теперь ничего не скроешь, – шепчет она в ответ. – Все видели.

Мы сделали все, что могли. Тепло к ногам, укрепляющее питье, еще одно укрепляющее питье, припарки, освященное одеяло, пиявки, еще тепло к ногам. Никакого толку. В полночь начались роды, настоящие мучительные роды. Она вцепилась в простыню, привязанную к столбикам кровати, стонала от боли, а ребенок рвался наружу. Около двух она резко вскрикнула, и ребенок вышел. Никто не смог бы его удержать.