Виктория Хэммонд - Искушение Марии д’Авалос

Вошли Сильвия и монахиня, неся чаши, от которых исходил ароматный пар. Эти отвары приготовили из трав, которые Сильвия привезла из Мессины. Женщины поставили их по обе стороны от кровати. Сильвия подошла, чтобы положить полотенце на голову Беатриче, и от этого девочка начала неистово биться.

— Это снадобье прогонит запах, Беатриче, — уговаривала Мария. — Ты должна его вдыхать. — Но ребенок был не в себе. — Мы попробуем позже, — прошептала Мария. — В любом случае она будет вдыхать пар.

Сильвия кивнула, затем достала из кармана пузырек и вылила в ложку немного жидкости. Она быстро взяла Беатриче за подбородок и, закинув ей голову, сунула ложку в рот, заставив девочку проглотить, прежде чем до той дошло, что происходит.

— Это капли, черные капли! — завопила Беатриче.

— Нет, моя маленькая принцесса, — ласково произнесла Сильвия. — Это капли с небес. Наш Господь послал их тебе. Скоро тебе станет гораздо лучше. Вот, понюхай ложку.

Беатриче отшвырнула ложку и отвернулась к стене, бормоча в бреду, что ад не горит, а капает.

— Она от этого уснет, — спокойно сказала Сильвия Марии. Потом рухнула в кресло. Сама Сильвия тоже была бледна. Она ненадолго зашла во внутреннюю комнату склепа — не из любопытства, а чтобы узнать самой, что испытала Беатриче. От увиденной картины и удушающего зловония у нее волосы стали дыбом. Ни один смертный не должен никогда смотреть на такое ужасное зрелище. О бедное, бедное дитя! Она никогда не оправится. Мерзкие миазмы вполне могли бы ее убить. Только одному Богу известно, какую страшную заразу они содержат в себе.

В ту ночь Сильвия решила, что ей тоже нужно принять свое снотворное из трав, так как была уверена, что без него никогда больше не заснет крепким сном.

Комната Марии благоухала ароматами весны. Сильвия и Лаура молча сидели у потухшего очага. Сильвия погасила огонь, чтобы у Беатриче упала температура, и к полуночи комната стала ледяной. Беатриче спала мертвым сном. Ее мать дежурила при ней, не решаясь даже поменять полотенце на лбу, чтобы не разбудить. Вдруг Мария со сдавленным криком поднялась с кресла. Лаура и Сильвия бросились к ней. Отмахнувшись от них, она снова опустилась в кресло, вся дрожа. Ей вспомнилась остальная часть кошмара. Окна палаццо Джоэни, из которых выглядывали мертвые — четверо ее детей и Альфонсо. Было еще одно окно, и из него выглядывала еще одна бесплотная фигура. Это была Беатриче. Тоже мертвая.

Мария опустилась на колени и принялась молиться статуе Богородицы, которую Сильвия поместила у кровати. Прислушиваясь к слабому дыханию дочери, Мария вложила всю свою волю в мольбу, чтобы у нее не отняли единственного оставшегося ребенка. В конце концов, она так и заснула. Лаура, не желая ее трогать, чтобы не разбудить Беатриче, прикрыла свою госпожу пледом и подложила ей под голову подушку. Сама же она уселась коротать ночь у потухшего камина.

На следующий день у Беатриче усилилась лихорадка. Ее хрупкое тело бросало то в жар, то в холод; девочка то откидывала одеяла, обливаясь потом, то съеживалась под ними, лязгая зубами. Она бессвязно говорила в бреду о черных каплях, кричащих лицах и об аде без пламени. Когда она, наконец, очнулась от бреда, то отказалась принимать пищу — даже ее вид вызывал у девочки отвращение. «Он гниет», — кричала она, когда Сильвия подносила к ней суп или фрукт. На третий день Сильвия начала насильно кормить ее из ложечки водянистым бульоном, но это причиняло девочке такие муки, что Мария велела служанке перестать. А Беатриче все слабела с каждым днем.

Монахини молились за нее. Островитяне делали талисманы вроде тех, что готовили к Пасхе, и оставляли у входа в апартаменты д’Авалос. Через несколько дней их была уже целая гора. Один из них растрогал Марию до слез, так что она принесла его в комнату и поместила возле Беатриче. Это были две искусно сделанные фигурки: Мария с яркими зелеными глазами и бледно-оранжевыми волосами из шелка с улыбкой держала за руку розовощекую Беатриче, на платье которой была изображена священная эмблема — голубь.

Беатриче смотрела на них отсутствующим взглядом. Ничто не могло пробудить ее от кошмара. Жизнь уходила из нее.

Мария сидела, наблюдая, как светлеет небо и начинается бледный рассвет, и прислушивалась к слабому дыханию Беатриче. Сильвия и Лаура дремали в креслах. Вчера Мария приказала кузнецу выковать толстую дверь с замком для кладбища монахинь. Она послала Лауру сообщить настоятельнице, что, когда поставят дверь, ее нужно будет держать запертой. Это не совсем удовлетворило Марию — она была согласна с Федериго, который однажды сказал, что это кладбище нужно сжечь дотла. Как-то раз он даже хотел поджечь его сам, но она ему запретила. А теперь его дочь расплачивалась за то, что мать не хотела нанести обиду монахиням.

Она была потрясена, что Федериго, племянник покойного папы римского, предложил такую кощунственную вещь. В первые месяцы их брака Федериго не раз поражал ее. Мария была до смешного наивна, считая, что монахини Клариссе сами выбрали свой образ жизни. Она вспомнила изумление Федериго и их разговор, когда они сидели, перешептываясь, в соборе замка, возле мраморного алтаря. Она была очень сентиментальна и хотела, чтобы он увидел этот алтарь, у которого Ферранте Франческо д’Авалос венчался с Витторией Колонной.

— Эти женщины аристократки. Почему они выбрали такую затворническую жизнь? — спросил тогда Федериго.

— Из добродетели, чтобы посвятить себя Богу, — ответила Мария.

— Моя невинная любимая, то, что ты повторяешь, как попугай, благочестивые фразы своей матушки, не вяжется с твоей чувственной натурой. Уверяю тебя, они не выбирают такую жизнь. Рассказать тебе, как здесь оказалась моя кузина? — спросил он, имея в виду сестру Аурелию, с которой они только что говорили.

Мария кивнула, испытывая легкое благоговение к Федериго, когда он становился серьезным, как сейчас, и задумчиво смотрел на нее своими серыми глазами.

— Аурелия — первенец в семье моего дяди. Между прочим, ее настоящее имя — Джиневра. Ей пришлось отказаться от имени — так же, как и от своей жизни. Герцогство моего дяди и остальная часть наследства принадлежит ей по закону и по праву. Но дядя хочет, чтобы все досталось старшему сыну, и, подобно всем остальным, он считает это справедливым. Так что Аурелию убрали с пути. Став монахиней, она автоматически передает все брату. — Он вздохнул. — Когда-то она была живой, хорошенькой девушкой, а теперь ее лица толком не разглядеть из-за этого нелепого вимпла. Они все похожи на каких-то уродливых ворон.