Виктория Хэммонд - Искушение Марии д’Авалос

Мария смотрела на мужа с выражением раненого оленя в глазах. Она знала, что их семьи были союзниками и вместе делали историю, но то, как Федериго небрежно отозвался об их браке, оскорбило ее веру в их любовь. Его слова заставили ее на минуту усомниться в чистоте и силе этой любви. Он любит ее, потому что она д’Авалос? А если так, любит ли он ее вообще? Федериго поймал ее взгляд. Он смотрел на нее с такой нежностью, будто просил не принимать его слова близко к сердцу, и сразу же все в мире встало на свои места.

— Я не позволю тебе так говорить в этом доме! — прикрикнула на сына Мадделена. — Это не только опасно, но и в полной мере выдает твое невежество в вопросах управления. — Она подняла руку, призывая к молчанию, когда Федериго открыл было рот. — Тихо! Ты представить себе не можешь, как мне больно слышать, что мой старший сын, наследник фамилии… Ты же будущий маркиз Сан-Лучидо!

— Федериго молод, и он идеалист. Когда-то я и сам был таким, если ты помнишь, Мадделена, — сказал Луиджи.

— Конечно, помню. Но ты никогда не выступал против своей семьи — ни за обеденным столом, ни где-либо еще.

В те годы, которые Мария провела в Мессине, она часто думала об этой семье, столь ей дорогой. Став более зрелой и приобретя жизненный опыт, она начала лучше понимать Карафа. Их основные качества были очень противоречивыми: скупость и жажда власти, нескрываемое презрение к тем, кто не входил в их круг, но в то же время необыкновенная щедрость и страстная преданность своим. Молодые кавалеры, прекрасно владеющие шпагой, были в то же время образованными покровителями искусств; женщины были набожными, а мужчины — талантливыми политиками. Федериго в какой-то степени выбивался из общей картины, хотя, возможно, также был противоречив. Семья много поколений была состоятельной, но именно двоюродный дед Федериго, папа Павел IV, сделал их невероятно богатыми и могущественными. Как папа римский он предоставил льготы и усилил их влияние, произведя трех своих племянников в кардиналы. Но приобрести семье огромное состояние он помог, еще будучи архиепископом неаполитанским. Марии стала понятной досада Федериго из-за того, что семья поддерживает испанского вице-короля: ведь Карафа столько лет ненавидели испанцев. Архиепископ из рода Карафа, впоследствии ставший папой римским, не был исключением. В 1555 году, решив избавить Неаполь от испанского господства, он объединился с французами и спровоцировал то, что стали называть войной Карафа. Два года он вовлекал население Неаполя в битвы с королем и вице-королем, назначенными испанцами. Карафа и французы, в конце концов, потерпели поражение, но за эти два года он захватил поместья, принадлежавшие испанцам, которых он так презирал, и передал их своим родственникам. Многие из дворцов в Неаполе, принадлежащих Карафа, достались им таким путем. Два они продали иезуитам, но другие — в противоречивой манере Карафа — даровали доминиканцам во искупление. На второй год брака Марии Мадделена подарила церкви Сан-Доменико Маджоре великолепный пятиэтажный дворец Карафа, обращенный к церкви. Федериго цинично высказался об этой необычайной щедрости Мадделены: «Моя мать полагает, что, делая добро на этом свете, она может спастись на том».

— О чем ты думаешь? — спросила Мадделена, возвращая Марию в настоящее.

— О Федериго.

Мадделена потянулась через стол и взяла Марию за руку.

— Мы должны оставить его покоиться с миром, Мария.

— Действительно, — печально произнесла Мария. — Но эти комнаты навевают воспоминания о нем, и я не могу не спрашивать себя, каким бы он стал. Я вспоминаю, как вы когда-то сказали ему: «Либо ты возьмешь на себя ответственность как наследник своего отца, либо ты продолжишь идти по своему нынешнему пути и закончишь как никудышный человек». Вы помните?

Мадделена прикрыла глаза и кивнула.

— Но была и третья возможность, не так ли, Мадделена? Я думаю, со временем Федериго мог бы, руководствуясь своим идеализмом, сотворить добро в этом мире и найти собственный путь.

Мадделена грустно улыбнулась.

— Это ты теперь рассуждаешь как идеалистка, Мария. Федериго было двадцать два, когда он нас покинул, и, если бы его ожидал такой путь, он, несомненно, уже ступил бы на него к тому времени.

— Тогда кем бы он стал? Вы его мать. Вы должны знать. Достойным наследником или никчемным человеком?

— Как мне ни грустно об этом говорить, боюсь, что мы никогда не узнаем.

— Что должен был сделать мой отец и не сделал? — спросила Беатриче, внимательно прислушивавшаяся к разговору.

— Много, много всякого, — ответила Мадделена. — Он должен был помогать своему отцу защищать интересы Карафа.

— А мой дедушка все еще делает это в одиночку?

— Нет. У нас есть наш Фабрицио.

— Мой кузен Фабрицио?

— Да.

— Он здесь? — взволнованно осведомилась Беатриче.

— Да, но он на весь день уходит по делам. Фабрицио — консильере семьи Карафа. Ты знаешь, что это такое?

— Нет, — ответила Беатриче.

— Это означает, что он занимается нашими деловыми и правовыми вопросами. Он держит ключи от всей нашей собственности и представляет нас в парламенте Неаполя. Именно такими были бы обязанности твоего отца.

— Когда вернется Фабрицио? — спросила Беатриче.

— Только очень поздно вечером. Может быть, ты сможешь увидеть его завтра, если мама позволит тебе сюда вернуться. А теперь, Беатриче, давай-ка пойдем и посмотрим на комнату, в которой ты родилась. Возможно, ты ее вспомнишь, потому что она осталась точно такой, как была, когда ты уехала отсюда. — Мадделена имела в виду спальню Марии и Федериго, которая была частью их апартаментов на пятом этаже. В этой комнате Мария провела самые благословенные и самые ужасные часы в своей жизни.

Страстно желая вновь увидеть эту комнату и боясь, что проснется ее давнее горе, Мария взяла дочь за руку, и они последовали за Мадделеной по крутой темной лестнице, а затем одолели два пролета широких мраморных ступеней.

Это была чудесная, светлая, красивая комната. Три высокие стеклянные двери выходили на балконы, с которых открывался вид на Спакканаполи. Комната была хорошо проветрена, но, так как здесь давно не жили, в ней стоял нежилой запах. Беатриче болтала с бабушкой, разгуливая по комнате и рассматривая все вокруг.

— Что случилось с нашим свадебным портретом? — спросила Мария, глядя на пустую стену над сундуком.

Мадделена издала раздраженное восклицание и позвала слугу.

— Немедленно принеси свадебный портрет моего сына из комнаты герцога и повесь его на прежнее место, — приказала она. — И больше не переноси его. Мне ужасно надоело, что его таскают туда и обратно.