Виктория Хэммонд - Искушение Марии д’Авалос

— Как женщина я могу ее понять. Почему она должна была жить, как хотелось ее брату, чтобы способствовать его продвижению по служебной лестнице? А как же ее собственная жизнь? У нее были свои понятия о чести, и она руководствовалась ими. Она была необычайно храброй — не менее храброй, чем Констанца, но по-своему. Глупо ее судить. — Взглянув на Козиму, она продолжала: — Это не значит, Козима, что ты должна выйти за своего учителя. Твой отец очень тебя любит. Он не вынесет, если ты будешь вести убогое существование, без роскоши и привилегий, к которым привыкла. А это означает, что он был бы вынужден обеспечивать твоего мужа. Со временем ты бы начала питать презрение к мужчине, которого содержит твой отец, а ничто так не убивает любовь, как презрение.

— А ведь это главное, Козима, — воскликнул Лоренцо. — Почему же ни я, ни твоя мать не подумали объяснить тебе это? Вы стали мудрой, Мария.

— Не во всем, уверяю вас, — засмеялась она.

— Вы говорите на основании собственного опыта? — спросила Челестина. — Наверно, с таким мужем, как принц Веноза, не так уж легко. Вы начали питать к нему презрение?

— Вовсе нет! — вспыхнула Мария, оскорбленная этим грубым вопросом. Уж не выпила ли Челестина слишком много вина? — Напротив, я люблю своего мужа. Я восхищаюсь его вкусом и талантом. Люди, которые едва знают Карло, видят только его надменность, в то время как я знаю множество сторон его натуры. Я видела, как он чувствителен, как раз перед приездом сюда. Он был ужасно расстроен пожаром в Венозе. Его изящные руки дрожали. И не раз я наблюдала его в такие минуты, когда он был особенно уязвим. В отличие от многих неаполитанцев, он очень серьезно относится к своим обязанностям принца. И он нежный, любящий отец Эммануэле.

За исключением Козимы, все с удивлением смотрели на Марию во время ее маленькой речи. Она и сама была удивлена, потому что при всей любви к Фабрицио, после того как эти слова вырвались у нее, она поняла, что действительно так думает.

— Могу ли я попросить вас всех о чем-то? — спросил Фабрицио незадолго до своего ухода.

— Мы с радостью сделаем все, о чем вы попросите, — пообещала Челестина.

— Моя просьба может показаться странной. За исключением Лоренцо для всех вас до сегодняшнего вечера я был просто знакомым. Но теперь, надеюсь, все мы друзья.

В ответ послышалось дружелюбное бормотание, в то время как он обводил всех взглядом, по очереди глядя каждому в глаза. Он продолжал с мягкой настойчивостью, не спуская глаз с присутствующих:

— По причинам, которые я не могу открыть, необходимо, чтобы о моем пребывании в Амальфи было известно только вам, причем не только пока я здесь, но и после моего отъезда. Я прошу вас никогда не говорить об этом с другими. Я не преувеличиваю, когда говорю, что это вопрос жизни и смерти.

Он пристально посмотрел своими красивыми темными глазами на Челестину, поскольку она представляла самую большую угрозу, и обратился к ней первой:

— Челестина?

— Вопрос жизни и смерти для кого? — спросила она, в восторге от всего этого. — Для вас или кого-то другого?

— Для меня, — выдохнул он.

— Мой дорогой Фабрицио, вы дикий цветок редкой красоты, который был занесен ветром судьбы на нашу скромную клумбу. — Положительно, она слишком много выпила. — Положа руку на сердце, я клянусь выполнить вашу просьбу. Что касается более широкого мира, то мы не имели удовольствия видеть вас в своем обществе. Вы никогда здесь не были.

— Благодарю вас. Лоренцо?

— Мысль об этих кошмарных сессиях парламента без вашего присутствия вызывает у меня такое горе, что я клянусь честью дома Мальфи, что ни один член моей семьи не окажется недостоин вашего доверия, — звучно произнес Лоренцо.

— Козима? Вы сможете сохранить мой секрет?

Девочка покраснела до корней волос. Она едва могла говорить.

— Нет, никогда. То есть я хочу сказать — да-да, я обещаю, — запинаясь, ответила она. — Конечно, я обещаю!

— Как это мило с вашей стороны. Мария?

— Будьте уверены, что вы можете на меня положиться, Фабрицио, — сказала она спокойно. — Я не упомяну об этом никому, даже Карло. — Ей ужасно захотелось расхохотаться при последних словах, в которых заключалась такая ирония. Сам Фабрицио на минуту утратил невозмутимость, и она уловила, как голос его дрогнул, когда он сказал:

— Безмерно вам благодарен.

Заметили ли остальные? Мария оглядела стол. Нет. Фабрицио их просто заворожил. Если он так же использует свое обаяние и уверенность в себе в парламенте, то ничего удивительного, что он обладает такой властью над его членами. Ей пришло в голову, что Карло навязывает свою волю, вызывая страх; Фабрицио же делает это, используя свое мужское обаяние.

— Антония?

— Ничто не могло бы расстроить меня больше, чем мысль, что вы лежите мертвый, и кровь льется из какой-нибудь ужасной раны, — начала она, прижав руки к груди.

Пожалуйста, пожалуйста, только не переигрывай, молила Мария. Пока что все правильно: ее речь показывает, какой ужас случится, если кто-нибудь из них нарушит обещание. На лицах сидящих за столом было написано, что они разделяют страх Антонии.

— Меня ужасает, что такая власть над человеком столь отважным, как вы, отдана в наши слабые руки. Если в этом мире есть хотя бы капля любви, чести и справедливости, то никто из присутствующих здесь не заговорит о вашем пребывании в Амальфи — и уж конечно, это буду не я. Даю вам слово д’Авалос.

И какое значение имела неуверенность Марии относительно того, можно ли положиться на слово д’Авалос? Слова эти прозвучали весьма эффектно, что и требовалось.

Этот вечер так взволновал Челестину, что даже после ухода Фабрицио за полночь Мария и Антония вынуждены были сидеть и слушать ее пространные хвалы, возносимые необыкновенному гостю. Лоренцо пожелал им спокойной ночи и удалился в апартаменты своей любовницы. Челестина затронула неизбежную тему, к которой Мария была готова и подготовила Антонию.

— Наверно, у него есть любовница, вы так не считаете? — Они спокойно согласились с ней. — Это вполне вероятно, хотя могут быть и другие причины его пребывания здесь. Кем она может быть? Женщиной из местных? Но все они так непривлекательны. Возможно, она ниже его по положению. Например, дочь рыбака, 0, как это романтично! В конце концов, что он делал в той лодке? Наслаждался морем, по его словам? Возможно. Впрочем, он слишком сложная натура, чтобы его могла привлечь невежественная девушка. Это может быть только знатная дама — замужняя, конечно. Возможно, это дама с севера. А зачем же еще ему перебираться на север? А может быть, у него нет никакой любовницы. Что, если он замешан в чем-то незаконном? Пиратство. Контрабанда. Измена, Возможно, он перешел к французам и собирает армию. Он упомянул войну. Только представьте его на лошади, с черными волосами, развевающимися на ветру, размахивающего шпагой — во главе армии. Все говорят, что он бесстрашный воин. Его называют Марсом. Карафа восставали в прошлом против испанцев. Разве Павел IV, папа римский из рода Карафа, не подстрекал к гражданской войне в Неаполитанском королевстве? Но разве Фабрицио Карафа может быть предателем? Нет, нет, конечно, все дело в любовнице.