Дайна Джеффрис - Когда начнутся дожди [litres]

В доме царила тишина.

Элиза прошла на кухню. Грязная посуда была свалена как попало, на плите стояли облепленные жиром сковородки, мусор едва не вываливался из ведра. Дома ли мама или еще в больнице? Элиза заглянула в гостиную и обнаружила там точно такой же беспорядок. Похоже, маму увезли в больницу внезапно, и с тех пор в дом никто не заходил. Элиза стала прибираться, решив заказать такси до больницы немного позже, но тут раздался слабый голос:

– Кто здесь?

Значит, мама на втором этаже. Не зная, в каком состоянии застанет Анну, Элиза поднималась по лестнице осторожно и к маминой спальне приблизилась на цыпочках. Дверь оказалась приоткрыта. Элиза толкнула ее и шагнула в холодную темную комнату.

Мама лежала на кровати полностью одетая, но очень бледная.

– Меня вчера выписали из больницы, – тихо сообщила она.

Элиза подошла к ней и взяла ее левую руку.

– Что сказали врачи?

– Да много чего. Сама знаешь.

Элиза погладила маму по руке, обратив внимание, как дрожат ее пальцы. Потом вполголоса произнесла:

– Нет, мама, не знаю. Расскажи.

– Дорогая, я очень устала, у меня совсем нет сил. Позвони доктору, он тебе все объяснит. Потом поговорим.

Голос Анны казался таким же бесплотным, как и она сама. Мама закрыла глаза. Элиза бережно опустила ее руку обратно на одеяло. Создавалось впечатление, будто в своем изможденном теле Анна была как бы взаперти и Элиза никак не могла до нее достучаться.

Она открыла окно, потом спустилась на первый этаж и отыскала номер врача в телефонной книжке на столике в коридоре. Интересно, знает ли сама Анна, каково состояние ее здоровья? Элиза сразу позвонила в приемную. Закончив разговор, бессильно сползла на пол и закрыла лицо руками. Во время пребывания Анны в больнице выяснилось, что у нее неизлечимый рак и врачи ничем ей помочь не могут. Инсульт оказался не слишком сильным. Ее убивал рак. Доктор выразил надежду, что Элиза останется дома с матерью.

– Мы не хотели ее выписывать, но миссис Фрейзер настояла, чтобы ее отпустили домой, – сказал он. – Ей недолго осталось.

На следующий день, пока Анна спала, Элиза отправилась на прогулку, чтобы хоть как-то отвлечься от горьких мыслей. Сначала она думала о маме, потом о Джае. Элиза молилась, чтобы он полностью оправился от травм. Потерять и маму, и Джая – нет, это слишком жестоко.

Она шла по дороге, окаймленной изгородью из низких кустов: их нарочно подстригали, чтобы они росли медленнее. Склоны и лощины Котсуолдса в это время года смотрелись особенно живописно, переливаясь бесчисленными оттенками зеленого. На склонах повыше, на лоскутном одеяле из зеленых пастбищ бродили овцы. А надо всем этим раскинулось небо, в палитре которого смешались голубой, серый и белый. Капельки влаги искрились на солнце. Элиза пошла к лесу на вершине холма, за поместьем. Высокие деревья тянулись вдоль линии горизонта, точно суровый солдатский строй. Поднявшись на вершину холма, Элиза сбежала вниз по склону с другой стороны и очутилась в лесу, где росли колокольчики. Его Элиза помнила с детства. Она любила лежать посреди этого прекрасного голубого моря под сенью ярко-зеленой листвы. А позже начинала цвести черемша, и весь лес наполнялся ее запахом.

Наконец Элиза выбилась из сил. Ноги болели от долгой ходьбы. Она села на поваленное дерево и попыталась представить будущее с Клиффордом. Она еще хочет многое сделать как фотограф. Дать голос безгласным. Вот в чем смысл ее работы. Элиза приободрилась вспомнив, что с камерой в руках забывает обо всем остальном. Она решила сходить в долину по другую сторону холма Клив и поснимать там. А можно пройти по темной, погруженной в густую тень деревьев дороге, ведущей в Уинчкомб или даже подняться к Белас-Кнапу, древнему вытянутому кургану, где Элиза любила бывать с детства.

Днем прогулки ее успокаивали. При солнечном свете с тем, во что теперь превратилась ее жизнь, еще можно было как-то справиться.

Май сменился июнем. Анна больше не пила, отчего Элиза испытала огромное облегчение. Мама достаточно хорошо себя чувствовала, чтобы сидеть в саду. Однажды они надели кардиганы, чтобы защититься от прохладного ветерка, и расположились на свежем воздухе. Элиза спросила Анну о ее пребывании в больнице.

Мама коротко рассмеялась:

– Вообще-то, оно было довольно приятным.

Тон Анны прозвучал легкомысленно, будто речь шла о поездке на курорт в Уэстон-Сьюпер-Мэр.

Но Элиза решила не сдаваться. Она коснулась ее рукава, будто хотела сказать, что уж ей-то мама может открыться.

– Там тебя совершенно отучили от алкоголя, да?

– Пожалуй. С тех пор как ты вернулась домой, я ни разу не выпила.

«Как жаль, что этого не произошло раньше», – подумала Элиза в наступившем молчании. Но теперь, когда мамино сознание не заволакивал постоянный дурман и она наконец перестала отрицать свою проблему, у них с Элизой появился шанс, пусть и совсем маленький.

– Рада, что тебе немного лучше, – произнесла Элиза. – Очень рада.

– Вот только одиноко было. Очень одиноко.

– Теперь я рядом.

Больше они не произнесли ни слова. Элиза молча, с глубокой грустью, глядела на ослабевшую маму.

Элиза добросовестно ухаживала за больной мамой. Любимым занятием Анны стало вспоминать вместе с дочерью былые времена.

– Помнишь, как замечательно мы жили, когда только приехали в Дели? – однажды спросила Анна.

День клонился к вечеру, тени становились все длиннее.

Элиза задумалась. Она вспомнила, как повсюду бегали обезьяны: карабкались на стены вокруг сада, взбирались на деревья, а иногда даже воровали еду с кухни. Элиза обожала этих обезьян.

– А какой у нас был сад! – продолжила Анна.

– Да, столько красивых цветов.

– Что правда, то правда.

Элиза посмотрела на мать. В глазах Анны стояли слезы.

– Да, мама, в Индии нам жилось хорошо. Помнишь лавки на Чандни-Чоук?

Анна улыбнулась:

– Чего там только не продавали!

– Да. Папа говорил, даже змеиное масло.

– Да. Говорил.

Так проходили дни, но по ночам покой Элизы нарушала тоска по Джаю. Даже если удавалось ненадолго уснуть, она тут же просыпалась от снов про взрывы. Элиза видела Джая, с ног до головы облепленного черной копотью, – иногда мертвого, иногда живого. По ночам Элиза писала письма. Это было единственное, чем она могла себя занять в такое время, не разбудив маму. Так Элиза написала несчетное количество посланий Джаю, но утром рвала все до единого и топила ими старую дровяную печь. Когда мама жаловалась на запах, Элиза говорила: «Просто печь уже совсем древняя». Элизе необходимо было как-то избавиться от боли, сбежать от собственных тягостных мыслей, но в голове неотступно крутились одни и те же вопросы. Какой будет ее жизнь, когда она выйдет замуж за Клиффорда? Что, если она так и не отучится от него шарахаться?