Эми Хармон - Потерянные сердца

Я держусь на расстоянии, чтобы племя не видело во мне угрозы, и вдруг замечаю женщину, идущую почти в самом конце. Она ведет вьючного мула, на котором поверх туго перевязанного вьюка сидят двое маленьких детей. Из ее заплечной сумки выглядывает круглолицая малышка с черными волосами. Может, мое внимание привлекает мул. Он останавливается через каждые пару шагов, женщина дергает за веревку, и животное проходит еще ярд, прежде чем снова замирает. Когда она делает это в третий раз, мул спотыкается, паникует и окунается в воду заодно с детьми, увлекая женщину за собой.

Дети кричат, а мул тащит свою хозяйку через реку, судя по всему решив, что теперь ему ничего не остается, кроме как добраться до берега. Женщина спотыкается, уходит под воду, но почти сразу выпрямляется, не выпуская веревку из рук. Однако, когда ей удается встать на ноги, заплечная сумка оказывается пуста. Течение кружит маленький сверток и быстро уносит его вдаль от суматохи на переправе, и женщина начинает кричать. Она бросается в воду вслед за ребенком, но попадает в другой поток, и ее утаскивает не в ту сторону. Малышка совсем легкая и не может сопротивляться реке, которая несет ее вперед.

Я вжимаю пятки в бока саврасого, направляя его в реку, и одновременно слежу за беспомощным комком, кружащимся в середине реки. Я уже начинаю бояться, что не успею вовремя добраться до ребенка, но течение ослабевает, и его несет прямо ко мне. Я спрыгиваю с коня, кидаюсь к малышке, выхватываю ее из воды и прижимаю к себе. Саврасый начинает плыть, а я нащупываю ногами дно и отпускаю повод, чтобы конь вернулся на берег, пока я борюсь с течением. Малышка не плачет. Она совсем голенькая – то ли упала в воду без всего, то ли река унесла пеленку, – а ее ручки и ножки не двигаются. Она крупнее Ульфа, старше, крепче, но все равно такая маленькая и скользкая, что я боюсь выронить ее обратно в воду. Я кладу ее животом себе на плечо и начинаю постукивать по спине одной рукой, а другой придерживаю ножки, стараясь не потерять равновесие по пути к берегу. Несколько мужчин уже бегут ко мне. Мать еще не выбралась из воды, хотя она уже почти у берега. Я опускаюсь на колени, кладу малышку на песок и переворачиваю на бок, продолжая похлопывать ее по спине. Внезапно из посиневших губ выливается вода. Девочка тут же начинает кричать и отбиваться, размахивая ручками и ножками. Я подхватываю ее, укладываю животом поперек своей руки и еще немного стучу по спинке.

Когда первый из мужчин добегает до меня – его волосы развеваются, а штаны и мокасины насквозь мокрые, – я встаю и протягиваю ему разъяренную девочку. Тот забирает ее, осматривает и передает подоспевшему старику. Я показываю жест, означающий «хорошо», и мужчина кивает, повторяя тот же знак.

– Атт, – говорит он, и я узнаю это слово: «Хорошо».

Через несколько секунд до нас добегает мать, запыхавшаяся, вся в слезах, с пустой намокшей сумкой за спиной, и хватает плачущую дочь. Она благодарит меня, покачивая малышку и прижимая к груди, успокаивая не только ее, но и себя. Женщина все еще плачет, и слова, срывающиеся с ее губ, звучат неразборчиво, но я вдруг осознаю, что не просто понимаю ее. Я ее знаю.

– Ана? – ошарашенно выдыхаю я.

Та поднимает взгляд, словно пелена эмоций вдруг спала, и замолкает на полуслове.

– Джон Лоури? – спрашивает она, потирая глаза, как будто не верит тому, что видит. – Джон Лоури? – Ана произносит мое имя точно так же, как Дженни, и я со смехом заключаю ее в объятия и целую в макушку.

Собравшаяся вокруг нас толпа начинает шуметь, увидев эти нежности, а пожилой мужчина, который добежал до меня вторым, отталкивает мои руки. Очень скоро я узнаю, что это ее отец, и моя фамильярность ему не по душе. Тогда Ана рассказывает ему и всем собравшимся, кто я такой и откуда мы друг друга знаем.

– Это Джон Лоури из далекого Миссури, – объясняет она. – Джон Лоури, мой белый братец-пауни.

Мне она говорит, что это шошоны, которых трапперы и торговцы пушниной часто называют снейками в честь реки, пролегающей через их земли. Хотя я давно отвык от этого языка и с трудом припоминаю слова, я без труда понимаю то, что говорит Ана и все остальные. Соплеменники называют ее Ханаби – имя Ана и впрямь оказалось похожим, – и она жена вождя, человека по имени Вашаки, который, по ее словам, добр, силен и мудр. Малышка – их единственный ребенок. Двое ребятишек, сидевших на муле, – это дети ее брата. Ханаби хочет, чтобы я остался с ними как почетный гость и познакомился с Вашаки и остальными, которые отправились к Большому Соленому озеру продавать и покупать товары и должны скоро вернуться. Я объясняю, что мне необходимо вернуться к каравану, что меня ждут люди, которым надо помочь переправиться, и она, поговорив с отцом, обещает, что дождется моего возвращения.

– Мы только что снялись лагеря, и нам предстоит долгий путь. Мы будем ждать Вашаки в долине у развилки, а потом отправимся на Собрание всего народа шошонов. Но сегодня мы останемся здесь с тобой.

Я скачу обратно к каравану и веду его вверх по течению, туда, где переправились шошоны, предупредив переселенцев, чтобы они не пугались индейцев, ждущих нас на той стороне. Уэбб спрашивает, не команчи ли это, а когда я объясняю, что это шошоны и что среди них моя давняя подруга, он и все остальные заинтригованы. Эбботт приходит в восторг, когда я рассказываю, кого встретил, а увидев ее, начинает плакать, утирая красные от солнца щеки и повторяя:

– Ана, малышка Ана. Слава богу!

Ана и шошоны, верные своему слову, дожидаются нас. Они уже разгрузили скарб и, не стреноживая пони, пустили их пастись на зеленой полянке на западном берегу. Не успевают фургоны остановиться, как мужчины и несколько женщин из племени переходят обратно на восточный берег и начинают помогать нам с переправой, складывая все добро, которое может испортиться от воды, на свои плоты и перевозя его через реку. Мы пытаемся расплатиться с ними за помощь, но шошоны отказываются. Ана говорит, что я спас жизнь ее дочери и три года заменял ей семью.

– Сегодня я накормлю твоих людей, – обещает она.

«Мои люди» смотрят на индейцев с опаской и с осторожными улыбками, но мы разгружаем двадцать повозок, поднимаем кузова и грузим обратно вещи, которые не боятся воды, и на это уходит столько времени, сколько мы потратили бы на переправу только двух-трех фургонов. В отличие от самих шошонов мы перебираемся на другой берег без каких-либо происшествий. Остаток дня, который должен был уйти на перетаскивание повозок через быструю реку, оборачивается возможностью отдохнуть и отпраздновать. Мы разбиваем лагерь неподалеку от переправы, решив, что и нам, и животным нужно набраться сил, поскольку дальше нас ждет сухой, лишенный зелени отрезок дороги.