Рикарда Джордан - Люция. Спасенная

Вениамин попросил у своего бога отсыпать ему еще немного терпения и кивнул.

– Ребенка покрестят по христианскому обычаю, и уже в воскресенье вы сможете принести его к причастию, – пообещал он.

После этого ему снова пришлось будить Гретхен. Девочка уже успела заснуть на куче соломы, служившей ей постелью, и не понимала, зачем ей опять идти к Шпейерам и забирать оттуда младенца.

– Ой, да пусть они обе сегодня переночуют у вас! – великодушно предложила бондариха. Очевидно, ей не хотелось вставать, чтобы открыть дверь Гретхен. И еще ей хотелось хотя бы сегодня не слушать плач новорожденной. – Соседи уже видели, как Гретхен вернулась домой, так что никто не станет чесать языком.

Итак, Гретхен, как и полагается хорошей прислуге, послушно поплелась за своим господином обратно в дом Шпейеров. Там она блаженно уснет в теплой кухне, у печки, и за это даже согласится баюкать свою новую сестренку. Однако сначала малышке следует дать имя – Аль-Шифа уже всю голову себе сломала, думая, как же назвать новорожденную.

– Это должно быть христианское имя. Но в нем также должно быть немного солнца… – заявила Аль-Шифа, когда Рахиль, набравшись наконец храбрости, полила водой лобик новорожденной, неохотно перекрестила ее и произнесла христианское правило. Согласно закону она обязана была поступить так, если помогала появиться на свет ребенку от родителей-христиан и подозревала, что долго он не протянет. При этом необходимость провести целую ночь в иудейском доме считалась более опасным для жизни обстоятельством, чем преждевременные или тяжелые роды.

– Крещу тебя под именем…

– Люция, – приняв решение, твердо произнесла мавританка. – Свет.

Вот так и началась жизнь маленькой Люции в двух мирах, отличных абсолютно во всем. Когда Гретхен на рассвете приносила ребенка на Шульштрассе, Аль-Шифа уже ждала их, чтобы искупать и заново перепеленать младенца. Она кормила малышку сначала сладким молоком, а затем – медовой кашей, пела ей песенки и, наконец, переодев в рубашку из лучшего льна, укладывала ее в ту же колыбельку, в которой спала Лия. Когда Сара фон Шпейер вставала с постели, то обычно обнаруживала детей рядом друг с другом; она ласкала их и баюкала, почти не делая между ними различий. Двух «маленьких принцесс» холили и лелеяли, и, как только они начали понимать первые слова, им стали читать и играть с ними.

Но после захода солнца, когда работа Гретхен заканчивалась, Люцию так же быстро вырывали из жизни принцессы, как утром – вносили туда. Гретхен тащила ее, как мешок с песком, а сразу по возвращении домой роняла на грязную лежанку, даже не думая давать ей на ночь молоко, заботливо приготовленное Аль-Шифой. Вместо этого угощение попадало в желудки бондаревок и бондаревичей, которые так шумно дрались из-за него, что Люция частенько просыпалась и плакала от страха и холода, пока усталость не брала над ней верх. Бондариха считала, что поскольку младенец засыпал, то воспитательный процесс удался. Ее собственные дети в младенчестве тоже плакали от голода, как только у нее пропадало молоко, – а это обычно происходило быстро, ведь она зачинала следующего ребенка уже через несколько недель после родов.

Хуже всего Люция чувствовала себя в выходной день, когда Гретхен не нужно было идти на работу и малышка оставалась с детьми бондарихи. Пеленки ей меняли редко, а кормили и того реже. Бóльшую часть времени ее рвало размоченным в воде черствым хлебом, которым Гретхен «набивала ей рот», как выражалась бондариха. На следующий день она возвращалась к Шпейерам грязная, а иногда и завшивевшая. Аль-Шифа сурово отчитывала Гретхен за подобную «заботу» о ребенке, но девочка давно поняла, что уход за Люцией дает ей определенную власть: если Шпейеры вышвырнут Гретхен на улицу, они потеряют и Люцию. И потому девочка не особо страдала из-за выволочки, которую ей устраивала Аль-Шифа, а иногда даже дерзко возражала мавританке. В результате Аль-Шифа махнула на нее рукой. В конце концов, нужно было подождать совсем немного, прежде чем Люция научится ходить, а значит, сможет сама прибегать на Шульштрассе. А у служанок вроде Гретхен не так уж много выходных.

По мере того как Люция росла, она все больше осознавала различие между собой и Лией. Теперь каждый вечер девочки кричали и плакали, потому что малышка не хотела уходить с Гретхен. Лия тоже с трудом расставалась со своей «молочной сестрой» и громко плакала вместе с ней. Но, по крайней мере, ей не предстояли ежевечерние мучения в семье бондарихи. Люция больше не засыпала, когда Гретхен приводила ее домой, и участвовала в «семейной жизни», которая в основном состояла из того, что другие дети дразнили и мучили ее.

– А что такое «ублюдок»? – спросила она однажды утром Аль-Шифу, когда ей было лет пять. Мавританка позволила детям играть у ее ног, пока она смахивала пыль и натирала воском прекрасные сундуки Сары, сделанные из лучших пород дерева. Люция и Лия достали глиняные фигурки и играли «в семью». Сара фон Шпейер, сидевшая у огня с книгой, всплеснула руками.

– Откуда ребенок знает такие выражения, Аль-Шифа? Люция, малышка, такие слова пачкают ротик, его потом мыть придется!

Вид у Люции был растерянный; она переводила вопросительный взгляд своих темно-синих глаз с одной приемной матери на другую.

– Но так говорят дети бондарихи! – возразила она. – Они меня вчера так называли. А если я и правда… вот это… я должна знать, что это такое.

Накануне была Страстная пятница – самый опасный день в году для иудеев Майнца. В день распятия Христа иудейскому населению было запрещено появляться на публике. Они прятались в своих домах, стараясь не привлекать к себе и малейшего внимания. В такие дни даже мелочи могли вызвать серьезные преследования. Формально епископ Майнца опекал общину, но во время последних беспорядков его стражи вмешались только после того, как погибли десять членов общины.

Аль-Шифа иудейкой не была, но она тоже оставалась дома, хотя ее сердце истекало кровью, когда она видела, как Люция идет в церковь с бондарихой. Она давно опасалась того, что малышка может услышать там как от священников во время мессы, так и от других детей. К тому же Люция неизбежно принимала участие в иудейских праздниках и церемониях, которые устраивались в доме Шпейеров. Девчушка повторяла молитвы на иврите с таким же энтузиазмом, как песни и детские стихи, которые Аль-Шифа пела для нее на своем родном языке. Невозможно представить, чтобы Люция повторила что-то из этого репертуара пастору!

Но проблема возникла не из-за воспитания, полученного в иудейской семье, а, скорее, из-за прошлого девочки. Аль-Шифа вздохнула.

– Тебе не нужно это слушать, Люция! – после довольно продолжительной паузы заявила мавританка. – «Ублюдок» означает… ну, это значит, что мать и отец ребенка не состояли в браке друг с другом. Но это не так. Твоя мать заверила госпожу Рахиль, что она – жена твоего отца перед Богом и людьми, законная жена. Дети просто хотят позлить тебя, Люция.