Андрей Озеров - Ангелы в аду

Три последних месяца личной слугой гаупштурмфюрера была польская еврейка по имени Хана – тридцатипятилетняя женщина, муж которой был убит еще в 39-м году на одной из улиц Варшавы, не сняв головной убор перед немецким патрулём. Ее родители вместе с двумя сыновьями и дочерью были отравлены газом в первый же день их прибытия в Аушвиц. Так и не сумев оправиться от потери, она свела счеты с жизнью в бараке предыдущей ночью, перерезав себе вены осколком от электролампочки. Теперь ему следовало найти ей замену, но мысль об этом периодически исчезала из его головы, сменяясь другими, как бывает, когда человек пытается одновременно решать несколько поставленных перед ним задач.

– Ульрих!!! Ну куда же ты ушел?! Тебя уже сам комендант велел найти! – послышался голос из-за спины. Он обернулся – со стороны поезда к нему быстрой походкой шел унтерштурмфюрер Карл Краузер.

Ульрих ничего не ответил, продолжив стоять на месте. Подойдя к нему, Краузер попросил у него сигарету и зажигалку. Хотя сам Ульрих курил довольно редко, при себе у него всегда имелась пачка самых лучших сигарет, которыми он охотно делился с сослуживцами. Вытащив из внутреннего кармана кителя сигареты и покрытую золотом зажигалку с изображением свастики, он передал их Карлу – тот закурил.

– Пойдем скорее обратно, там недолго осталось… – Карл указал пальцами с зажатой сигаретой в сторону поезда и черных силуэтов солдат, окружавших его.

Кивнув головой, Ульрих направился обратно на перрон.

– Где тебя носит, пока мы тут с ними разбираемся?! – крикнул ему комендант, стоя на том же месте, что и прежде с остальными офицерами.

– Я здесь, гер Хёсс! – ответил Ульрих, виновато улыбнувшись.

– До полной разгрузки состава, чтобы никуда не уходил! – сказал комендант, указав длинной тростью на вагоны.

– Слушаюсь, гер оберштурмбаннфюрер! – ответил Ульрих, выпрямив спину, что придало его словам некую торжественность, совершенно несоответствующую происходившему вокруг.

Рудольф Хесс был выходцем из религиозной католической семьи, но, несмотря на это, его отношение к церкви было весьма скептическим. В раннем возрасте он разочаровался, как в религиозных канонах, так и в искренности их последователей. Будучи убежденным, что лишь физическая сила является единственным и настоящим инструментом, способным подчинять себе волю народов, в шестнадцатилетнем возрасте он поступил на воинскую службу. С тех пор началась его военная карьера. За годы службы он участвовал в первой мировой войне, воевал на различных фронтах, был неоднократно ранен. К моменту представления его на должность коменданта лагеря, чувства жалости и сострадания полностью оставили его, словно вырванные с корнями зубы, которым уже никогда не суждено было вырасти. Разумеется, отношение к врагам Рейха у него было такое же, как и у всех немцев, фанатично причислявших себя к потомкам великих ариев и уверовавших в бессмертие своего фюрера и рожденного им режима.

Уже больше недели не было дождей, отчего даже ночь не приносила спасения от вездесущей августовской жары. В течение нескольких предыдущих дней Ульриху удавалось поспать не более 3 часов в сутки, что постепенно давало о себе знать. Вонь, доносившаяся из труб крематориев, запах железнодорожного дегтя, сигаретного дыма и грязных человеческих тел слились в единый смрад, который только усиливался летней жарой. Постепенно Ульрих почувствовал, что привычная ему ясность мыслей сменилась, какой-то внезапно появившейся рассеянностью, вместе с ней он ощутил накатывающуюся головную боль и тошноту. Некоторое время он продолжал стоять возле коменданта, надеясь, что это вскоре пройдет, однако, чем дольше он там находился, тем более ясно понимал, что ему становится все хуже.

– Гер оберштурмбаннфюрер, разрешите направиться в расположение?!– он обратился в пол голоса к коменданту, словно надеясь, что стоявшие рядом с ним офицеры этого не услышат.

– Что случилось, Ульрих?! – спросил Хёсс, приподняв брови.

– Что-то мне нехорошо! Сильно кружится голова… – он старался подобрать наиболее подходящие слова, чтобы описать свое состояние.

Коменданта мало это интересовало, поскольку все его мысли были связаны с грядущим приездом руководителя СС, в сравнении с чем вопрос самочувствия кого-то из его офицеров делался ничтожным.

– Конечно, разрешаю! Идите и лечитесь! Германии нужны здоровые войны! – комендант сделал акцент на последней фразе, подражая Геббельсу в его выступлениях. В действительности, ему хотелось поскорее снова вернуться в свои мысли, которые так нахально прервал Ульрих своим обращением.

– Благодарю! – Ульрих вскинул руку вверх, и, обойдя коменданта с его свитой, направился к Карлу, который стоял немного поодаль от них.

– Я совсем неважно себя чувствую. Тошнит и все плывет перед глазами… пойду немного отдохну, пока солнце еще не все здесь сожгло. У меня будет к тебе одна просьба… – Ульрих обратился к Краузеру.

– Конечно, друг мой, проси, что хочешь – ответил Карл и понимающе положил руку на плечо Ульриха.

– Выбери мне кого-нибудь из этих – Ульрих указал на толпу людей, стоявших перед медицинскими столами, – нужно, чтобы кто-то привел в порядок дом. Да и чистого белья уже почти не осталось… Только прошу тебя, без вшей и пейсов! – Ульрих слегка улыбнулся.

– Все будет в лучшем виде… обещаю! – Карл улыбнулся ему в ответ и похлопал его по плечу.

Привычное расстояние от перрона до административного участка казалось Ульриху невыносимо длинным. Раскаленный бетон, который был выстелен вдоль перрона, чувствовался даже через подошвы сапог. Удушливый воздух обжигал ноздри. Утреннее солнце слепило глаза, отчего головная боль становилась лишь сильнее.

Офицерские дома располагались за территорией самого лагеря – на противоположной стороне от крематориев, по соседству с сектором "Б-2". Он шел вдоль столбов с колючей проволокой, отделявшей два совершенно разных мира – мир господ и мир безвольных и обреченных рабов. Он старался не смотреть в сторону бараков, но не потому, что вид той жизни вызывал в нем какие-то сострадания, а лишь потому, что от это могли возникнуть мысли, усиливающие головную боль.

Выйдя через основные ворота, он взглянул на зелень – на территории лагеря ее почти не было. Пейзаж польской провинции не мог не радовать глаз. Казалось, что все, происходившее внутри этой смертельной клетки, просто не могло сосуществовать с тем, что находилось вокруг – за ее пределами. Он торопливо направился к офицерским домам, каждый из которых имел маленький сад, с несколькими фруктовыми деревьями. Заборы между домами были высотой с садовую ограду и носили исключительно декоративный характер. Возле его дома, как обычно, стоял черный Мерседес, когда-то принадлежавший одному еврейскому банкиру из Варшавы. Теперь же этот автомобиль почти все время находился на одном месте, покрытый тонким слоем пыли и пепла, долетавшего из труб крематориев, в одном из которых в прошлом году было сожжено тело его бывшего владельца.