Витольд Недозор - Дочь Великой Степи. Танец клинков

Это, как-никак, не первый ее бой. Девятнадцатый засчитанный и четырнадцатый по счету. Десять побед, три ничьи «за истечением времени» и одно помилование – по воле не публики, а эдитора. Ну да все равно: жизнь есть жизнь!

Ноздрей Гипсикратии коснулся едва ощутимый знакомый запах. Запах арены. Немудрено: месяц за месяцем, год за годом на песок проливается кровь и падает требуха – человеческая, звериная… Кровь секуторов и ретиариев, медведей и быков.

Хотя песок вроде бы положено менять, все равно: сама арена, здешний воздух словно пропитываются особым запахом, что почти неощутим для публики, но вот бойцам известен хорошо. Именно так пахнет смерть.

Этот запах, трудноуловимый, но все же, безусловно, существующий – первое, что встречает гладиатора, когда он ступает за невидимую завесу, отделяющую мир живых от арены, где властвуют уже не небесные цари и даже не Богиня-Мать, а, как с оглядкой шепчутся в казармах лудусов и на свободных пирах, совсем другие силы. Такие, среди которых даже старый демон Хару и владыка пещер Тухолка – не самые худшие…

И этот же запах арены – последнее, что боец ощущает в жизни, когда, скрючившись, лежит на песке, зажимая руками рану или пытаясь затолкать в распоротый живот внутренности – бессмысленным уже движением. Хотя гладиаторы гибнут и не так часто, как думает публика, все равно смерть в бою – это обычное окончание их пути…

Без привычной тяжести доспеха или хотя бы защитной стеганки тело казалось обнаженным; это было неприятно и вызывало потаенную тревогу. Собственно, Гипсикратия и была нагой: и по обычаям своей родины, которую она уже начала забывать, и по эллинским традициям, и даже по меркам властвующего над ее жизнью Рима. На ней были лишь две красные повязки, набедренная и нагрудная, – те самые сублигакул и фаския. Именно в таком одеянии состязаются замужние матроны и девицы в термах, римских банях, – играя в мяч или упражняясь как-то иначе. Но никому из них и в голову не придет показаться вот так на глаза мужчинам!

Холодные мурашки пробежали вдоль позвоночника, скользнули по плечам, шевельнулись в животе. Гипсикратия сжала копье в ладонях. Хорошее оружие – почти восемь стоп по римскому счету, само древко – в два пальца прочнейшего ясеня, острие из тщательно выправленного и заточенного железа…

Песок слегка обжигал босые ноги.

Быстрый взгляд туда, где со странной горделивостью прохаживалась ее соперница, крупная, рыхловатая, старше ее на пару лет. Одета почти так же, разве что поверх нагрудной повязки – короткая кожаная жилетка с нашитыми роговыми пластинами, поверх набедренной – еще более короткая, в ладонь, зеленая юбочка. А оружие…

Оружие необычное: сегодня зрителей решили побаловать особым блюдом. В руках у противницы – два маленьких фехтовальных щита кулачного хвата, по центру каждого – бронзовый умбон, увенчанный начищенным до блеска лезвием. Коротким – таким сложно убить сразу, если не распороть какую-нибудь из главных жил. Но очень острым на вид.

Парпулария – вот как именуется редкостная боевая специальность этой гладиатрисы. Парпулария с так не идущим ей именем «Сцилла» [2] В мифологии – страшное чудовище, многолапое и многоглавое, с собачьими головами на длинных шеях – и при этом с женским телом. ( Здесь и далее – примеч. авт., если не указано иное. ) .

Гипсикратия еще раз вспомнила, что ей известно о Сцилле из лудуса Лициния.

Сицилийка – и не из греков или привезенных туда со всех концов мира рабов, а из тамошних племен: сикулов или элимов, что еще сидят кое-где в глубине острова и, как поговаривают, до сих пор тайком режут людей на своих алтарях. В лудус Сциллу продала родня, чтобы не делиться с ней клочком земли в горах. На полголовы выше рослой скифянки и либр на сорок тяжелее – широкая кость.

Сцилла на арене двумя годами дольше Гипсикратии, но провела только шестнадцать боев. Правда, выиграла лишь девять: три помилования, четыре ничьи. А еще – по приказу Лицинии Волумнии, тетки хозяина ее лудуса, зарезала на глазах всей рабской фамилии управляющего и его жену, задумавших сбежать с украденными у хозяев деньгами. По какой причине благородная Лициния назначила именно такое наказание – непонятно.

На арене было довольно тихо. Шум разговоров, крики разносчиков бобов и пирожков, незатейливые песенки. То тут, то там виднелись занимающие несколько рядов пятна одноцветных одежд, все больше красных и зеленых: знаки триб – будут болеть за своих бойцов… или за тех, кого сочтут своими.

Женщины и мужчины, на плечах у отцов – малолетние дети. Нищие, воры, лавочники, дубильщики, конюхи, мимы, продажные женщины: от роскошных куртизанок с Этрусской улицы до дешевых бродяжек. И изрядное число жрецов… Взгляд Гипсикратии почему-то задержался на белых нарочито простых одеяниях весталок – на игры пожаловала едва ли не половина этой высокочтимой коллегии.

И без них, впрочем, здесь хватало уважаемых людей. Консулы, ни один, ни другой, игры не посетили, даже большой их любитель Гней Лентул: все же это были не главные игры. Зато пришел претор Гней Тарий Руф, солидный, пузатый. Вот богатый весельчак и дуралей Гай Антистий Вет, просадивший на играх и скачках половину огромного состояния. А вот Лоллий Вар – один из квиндецемвиров священнодействий – так звали жрецов, хранивших «Сивиллины книги» – одну из главных римских святынь – и искавших в них предсказания для сената. Лоллия Вара Гипсикратия помнит по недавним Аполлоновым играм – на них он был устроителем, а она – одной из участниц. Мавританский царевич Адгербал, сын Бокха: то ли гость, то ли заложник. Возле него знаменитость совсем иного рода – танцовщица Дионисия, за неполный год заработавшая двести тысяч сестерциев.

Публика всё больше степенная, высокородная, каждый с детства воспитывался в уверенности, что истинное достоинство квирита подразумевает железную выдержку, умение держать в узде чувства, хотя бы внешне.

Гипсикратия позволила себе усмехнуться, подумав, что предки многих из этих важных господ в тогах – рабы и рабыни, такие же как она… Разве что сенаторов это, пожалуй, не касается. Да и с теми мог бы поспорить знатностью любой захудалый ксай: мало у кого из степных владык было менее двадцати заклепок на топорище.

А уж среди плебеев, собравшихся поглазеть на убийство, потомков Ромула менее трети (Гипсикратия знала: у братца его Рема потомков не было – прикончил его Ромул еще в юности). Оски, сумбры, самниты, греки, лигуры, далматы, сарды – все эти Виттелии, Корнелии, Секунды и Приски… Слишком у многих в сложном и звонком, как лязг мечей, римском имени таится слово «либертин» – каким прежде гордились бывшие рабы, получившие от господина свободу, не ведая, что внуки их будут этого стыдиться.