Стефка Модар - Габи. Легенда о любви

Венгерская земля была покрыта лесистыми горами и быстрыми реками, тонущими в садах и виноградниках, и на этом фоне – многочисленные крепости и лачуги. Ментальность горцев, их трудолюбие раскрывали любовь к жизни, что отражалось в их танцах и песнях.

Из корчмы доносился фольклорный распев задушевной песни. Гюго всей грудью впитывал свежесть горного воздуха, оглядывался вокруг, желая запечатлеть и увести с собой частичку родины своей Габи, чтобы глубже проникнуться её любовью к самому ценному для цыганки – родному и близкому, а для себя в очередной раз понять: кто она?

Багаж уже лежал в тарантасе. Гюго, в очередной раз поблагодарив пинцера и корчмаря, стоящих рядом в ожидании, сказал:

– Кё-о-сё-о-нё-ом! Вислат! 9 9 Спасибо! Пока! (Kцszцnцm! Viszlat! – венг. )

Тарантас тронулся, оставив после себя клубы пыли. Предстояла длинная дорога, перевалы Мункач – Унгвар 10 10 Мукачево – Ужгород (Munkбcs – Ungvбr – венг. ). , Кросно – Краков – Варшава. Видимо, это его, Гюго, испытание – проделать долгий путь, чтобы попасть в далёкую Францию. И там найти свою Габи.

Вечер. Гюго ищет вдохновения, но строка не ложится. В доме всё покрылось пылью. В конце концов тоска выгнала его к мадам Розетт, в дом под красным фонарём – в самый отдалённый глухой квартал Парижа. Дом толерантности «la maison de tolerance» был привязан к слову «терпимость». Хотя предполагалось, что в этом доме не угнетали молоденьких девушек, а пользовались за деньги их расположением и услугами, что отвлекают мужчину от одиночества; но это лишь одна из сторон медали – та, что видна, скажем, на первый взгляд и поверхностна.

Внутренний устав и уклад жизни публичного дома, или, в обиходе, дома терпимости, был жесток и суров для многих девушек. Хотя на первый взгляд здесь всё выглядело культурно, чисто и толерантно.

В домах толерантности были столовая, гостиная, где присутствующие беседовали раскованно и непринуждённо. Милые девушки для коротких сеансов с мужчинами уединялись в многочисленных комнатах. Естественно, подобные дома отличались особым домашним бытом, уютом, зачастую даже и роскошью. Это объяснялось многим, в первую очередь тем, что здесь не только работали, но и жили. Радушие девушек, их опрятность и лоск были тем стимулом, который манил сюда мужчин. Они слетались на красный фонарь, словно мухи на мёд. Их количество отражалось на содержимом кошелька хозяйки.

Хороший тон в домах считался излюбленным коньком. Мадам – в лице хозяйки дома – с профессиональной хваткой предложила частому гостю новенькую девушку, неустанно нахваливая её, буквально как товар на распродаже:

– Молоденькая! Красотка!

Раскрывая все козыри подопечной, поспешила добавить, что девушка такая, каких ещё недавно, помнится, он, Гюго, любил и жаловал, одаривал мужским вниманием, смущая их своим обхождением. Они были не искушены взрослыми играми, по скудности общения не владели всеми тонкостями.

В доме была текучка. Девушки периодически исчезали. Мадам Розетт от вспышки сентиментальности вдруг замолкла, ушла в себя, погрузившись в мысли о чрезмерной заботе и внимании к бедняжкам, к «милым и пушистым козочкам», как она их называла.

На неё нахлынула волна воспоминаний – о том, как она принимала их слёзы стыда, вкрадчиво, по-матерински нашёптывая:

– Умоляю! Будьте милы с этим месье! Он очень известный человек во Франции, не опозорьте мой дом в его глазах! А я уж вам подскажу маленький приём из женских штучек. Не принимайте позу падшей, даже если он того пожелает. Лицом! Только лицом к нему поворачивайтесь. Он не насильник! Сразу поймёт, что перед ним не та, что его измучила и терзает его душу, а совсем другая! – прося снисхождения к Виктору, она поверяла им его тайну: – Мученик! Он хочет призреть всех женщин за одну, непутёвую. Безнадёжно влюбился, мается по ней… Как кобель по суке. – Затем принималась заверять: – Поверьте! Он не желает вам зла! Да и… В общем-то, вам и мне отлично платит за все ваши выкрутасы. Не рыдайте, а наслаждайтесь! По возможности – избегайте общения. – Если девушки продолжали рыдать, она, вмиг очерствев, сухо бросала: – Смойте сопли под краном и будьте ласковыми с месье! Тогда он одарит золотым. Не забывайте, у нас дом толерантности, а значит – надо проявлять внимание и уважение к клиенту. За деньги – любой каприз! За терпение и воздастся! Ваша жизнь не будет казаться страшной, если вы перестанете капризничать.

Девушки, сгорая от стыда, убегали к себе в комнаты и там шептались о нём. О Гюго! О мужчине, который виртуозно брал их достоинство. При этом ни одна не призналась вслух, что он им нравится. Он был красивый, статный, сильный. Ну и пусть заставлял их делать то, в чём стыдно признаться. Любая женщина этого желала бы, даже бесплатно.

Комната узкая, три кровати, стоящие у окна буквой П. Свет приглушён, отблеск от яркой луны и белые вязаные шторы наполняли каменный мешок кристальной чистотой. В комнате находились три девушки. Изабелла, Нора и Габриэлла. Сидя каждая на своих кроватях, прикрывшись пеньюарами с рюшами, они заговорщицки обсуждали приход месье, о котором ходило столько сплетен. Уже как месяц, если не более. Его имя не произносилось вслух.

За разглашение имён клиентов хозяйка, мадам Розетт, била своих подопечных мокрой плетью, сажала в сарай к псу, который мог сделать их калеками или напасть на них, как на дворовых сук. Мадам Розетт не раз приводила туда клиентов в подпитии, разумеется, за звонкие золотые. Они изъявляли желание посмотреть на такие страсти, моментально протрезвев от увиденного. Многие выбегали из сарая опрометью, сгорая со стыда. От всего увиденного блевали фонтаном, загаживая рвотой всё вокруг.

В дверь постучали. Девушки невольно замерли, их глаза загорелись от страха. В голове каждой мелькнул вопрос: кто будет первой? В комнату вошла мадам Розетт в лёгком вечернем пеньюаре со свечой в руке. Она ласково, по-матерински вкрадчиво обратилась к новенькой, Габриэлле:

– Ластонька моя!

Габи сжалась от нехорошего предчувствия. Мадам, не замечая этого или делая вид, продолжила:

– Тебе повезло! Пришёл месье, который как никто понимает все тонкости души молоденьких девушек. Он может показаться немного груб… – Закатив глаза от предвкушения, вслух сказала: – Я бы и сама с ним легла в постель. Скажу по секрету, таю от него, – лицо её озарилось улыбкой, – от его шаловливых рук… – передёрнув плечами, призналась: – озноб пробегает, сердце ёкает… – Посмотрев на Габи, добавила: – Он знает, как надо любить нас, женщин.

Иди смелей и отдайся ему с лёгким сердцем, стоит того! Он бесподобен! Староват немного для тебя, но… Молод для меня. Не реагирует на мои прелести, даже если я хожу перед ним в нижних подвязках. – Хмыкнув, выпалила: – Он мне как-то намекнул, что я старая говядина! Но я не из обидчивых дам. – И уже более настойчиво буркнула: – Иди! Он ждёт! Аванс положу тебе в комод.