Максим Греков - В тени креста

– Дык, это… конечно-конечно, – снова закивал седыми патлами дед, – вот послушай, что я вызнал: почитай уже лето тому назад, в нашу обитель, ночью привели закованного в железа человека, тогда, да и ныне, никто кто он есть, толком не ведал. Человека того враз заперли в подвале и там и держали всё время, хотя иногда, как медведя на цепи водили на молитву. Но токмо с чёрным мешком на голове…

– Ты мне что, решил всё житие вашего храма пересказать? – нервно перебил Иван. – О моём деле сказывай!

– Сейчас-сейчас, уже…, – просительно сложил руки монах. – Так вот, ни как звать-величать, ничего другого об этом человеке братия не знала. Но с недавнего времени стали примечать, что к нему стал приходить другой незнакомый монах и не из нашей братии – сам ну как есть как лесной вепрь, с таким же носом широким и лохмами чёрными, да и ходил он, переваливаясь, словно на обе ноги хромает….

– Та-а-а-к…, протянул Берсень, снова перебив старика, и подался всем телом вперёд, ему стало жарко.

– Ну так вот, – продолжил старый, сделав вид, что не заметил реакции боярина, – я сам то, его видал лишь един раз, да и то только мельком, а братья, сказали, что больно чудной был этот монах. В храм он приходил всегда со двора в мирской одёже, от ворот сразу шёл в покои настоятеля и оттуда уже выходил одетый как чернец. А далее шёл в подвал, иногда вместе с настоятелем Михаилом, иногда один, вот его-то настоятель несколько раз в разговоре и называл «Силантием». Верно про этого человека ты давеча спрашивал?

Берсень хотел сказать «да», но, только молча, кивнул, скинул шапку и епанчу, потёр рукой висок. Ему стало ещё жарче.

– А с месяц назад, энтот самый Силантий прибежал к храму ночью, да и остался. Два дня он тайно сидел в каморе под звонницей. Пономаря, что там жил, Михаил выгнал в общие кельи, тот теперь там и живёт. Глухой он, и тем братии досаждает…. Он то мне про всё и рассказал.

– Да пёс с ним, с пономарём этим, – грубо перебил боярин, – ты о Силантии сказывай, сядь сюда, – он указал на лавку рядом с собой.

– Так я про то и речь веду, что, Силантий-то этот, пожил два дня в келье, а как настоятель Михаил в скит отъехал, его вместе с тем, что на цепи в подвале сидел, из храма забрали. Сам-то я этого не видел, ибо уже в каморе под замком был по приказу Михаила…

– Куда, забрали? Кто? – выкрикнул боярин Иван.

– Так я уже сказывал, что про то никто не ведает, токмо привратник наш рек, что будто острожная стража за ними приезжала, – понизив голос, закончил старый монах.

Берсень вскочил с места и заметался по горнице.

– Не ответы, а вопросы ты мне принёс поп…, – бросил он на ходу.

– Ну дык, я ж того…, всё что мог, сделал, у других монахов всё выведал. Коли узнает Михаил мне головы не сносить.

– А греки? – спросил Берсень, резко остановившись напротив деда.

– Какие греки? Ах, ты про того молодца, о котором я уже сказывал? Это он грек? Дык мне о ем, и добавить неча. И чудно мне было, что этот, по виду начальный господин, меня прямо на улице к ограде прижал….

В это время в горницу вошла бабка с охапкой дров, бросила их у порога. Проковыляла к очагу, и, припав к полу, подула на угли.

– Не хочешь, ли испить горячего, господине? – скрипящим голосом спросила она Ивана.

– Да иди ты к лешему со своим питьём старуха, – прикрикнул Берсень. – Ты поп, говорил, что тут спокойное место….

– Так и есть, – кивнул головой старик, а Андрониха никому ничего не скажет, да и не слышала она ничего и мне, окромя сказанного молвить более нечего.

– Ну, если нечего, то и мне тут быть более не след, – боярин рванул с лавки свою епанчу, – Эй бабка! Выводи моего коня.

– Сейчас – сейчас, касатик, – отозвалась старуха и захромала обратно к двери.

– О нашем разговоре забудь, – бросил на ходу, не поворачивая головы к деду Берсень.

– То ясное дело, не было никакого разговора-то, – эхом отозвался старый монах.

На улице боярин резво вскочил в седло и гнал коня до самого дома, не чувствуя мороза. Мысли огнём жгли его изнутри.

С утра, голова у думного дьяка Фёдора Курицына болела от размышлений о европейских делах…. Он перечитывал грамоты от послов и соглядатаев, смотрел на карту. Думал, много думал.

Пока все в государстве Московском обратили свои взоры на остатки Тверского княжества, да на войну с Литвой – Фёдора Курицына заботили страны, что лежали западнее. Он размышлял о том, как склонить государя Ивана продлить союзнический договор с угорским 32 32 венгерским королём Матьяшем Хуньяди – Корвином, и о помощи молдавскому господарю Стефану в войне с османами. Оба этих иноземных правителя недолюбливали друг друга и даже, по случаю, промеж собой воевали, но их поддержка открывала новые возможности для укрепления позиций московского государя в Европе, а также к признанию Москвы великой и просвещённой державой, а вслед за этим и всех русских людей не восточными дикарями, а европейцами. Ну, и, само-собой: ход товаров через земли этих правителей выгоден – прямиком на запад. Вот о чём думал Фёдор Курицын.

В дверь с низким поклоном вошёл постельничий, он, увидев, что дьяк занят своими мыслями, робко кашлянул и позвал своего хозяина.

– Господине…, господине…

– Чего тебе, – не поднимая головы от бумаг, отозвался дьяк.

– До тебя человек…, – промолвил постельничий, переминаясь с ноги на ногу.

– Так веди, всё так же безразлично, и не поднимая головы, ответил Курицын.

– Да дух от него смрадный и сам он того…, – постельничий завращал газами ища подходящее слово. – Хотели прогнать, а он, вон чё кажет, – постельничий с поклоном подошёл к столу хозяина и протянул ему свинцовый кругляш с вдавленным на одной стороне резным крестом.

– Тут почитай от каждого второго…, дух…, – брезгливо ответил дьяк, бросив на стол полученную свинцовую метку, – ладно, веди его в подклеть на заднем дворе, да так, чтобы по пути он ни с кем не встречался. Я чуть погодя подойду.

Проводив слугу взглядом, Фёдор достал из потайного ящичка стола кошель с монетами и маленькую коробочку простого тёмного дерева, – «два верных средства для любой беседы с тёмными людишками» – подумал про себя дьяк, и, прихватив свечу, вышел. Спустился через боковую лестницу и через низенькую дверь проскользнул к заднему двору своей усадьбы. Толкнул скрипучую дверь в пристройку.

На звук двери воровато обернулся тощий, сгорбленный человек в темном, видавшем виды кафтане и колпаке, надвинутом на самые глаза, с курчавой тёмной бородой.

Постельничий, которому передалось нетерпеливое волнение незнакомца, согнулся в поклоне перед дьяком. А горбун только закряхтел. Курицын, переступив порог, остановился, посмотрел на обоих, стоявших в отсвете единственной лучины.