Донна Валентино - Пират моего сердца

– Если они все-таки догадаются, можешь застрелить меня на месте. Тогда все сразу разрешится – и для тебя, и для меня. Клянусь Богом, другого выхода у нас нет. Второй раз плена я не вынесу и лучше предпочту умереть, чем подвергать опасности тебя и ее.

На этот раз Ричард молчал очень долго. Настолько долго, что Майкл уже приготовился услышать окончательный отказ. Наконец его друг и командир укоризненно покачал головой, показывая тем самым, что идет на уступку.

– Ладно. Твоя шея, в конце концов, не моя. А сейчас уходи отсюда.

Майкл повернулся и уже успел сделать несколько шагов к двери, когда его остановил голос Ричарда:

– Наверное, она замечательная женщина, Роуленд?

– Да, – не раздумывая ответил Майкл. – Она необыкновенная.

После двух недель полной праздности Аннелиза была готова завыть от скуки. У нее не было никаких дел. Абсолютно никаких. Управление имением и без нее осуществлялось весьма эффективно. Для обслуживания дома существовала целая армия слуг и рабов; все они неукоснительно следовали программе, разработанной много лет назад прежней хозяйкой.

По сути, именно Хильда до сих пор руководила здесь всем, продолжая безраздельно владеть сердцем Питера. Портреты Хильды висели в каждой комнате, так что слуги всегда находились в радиусе досягаемости ее немигающего неусыпного ока и бегали как заведенные. Ничто в этом доме не оставалось без внимания, и все доводилось до конца. Но Аннелиза чувствовала себя здесь незваной гостьей. Она ела, пила, беседовала с Питером, а он все не сводил тоскующего взора со своей белокурой и розовощекой голландской красавицы.

Только ночь освобождала Аннелизу от никогда не прекращающегося контроля Хильды.

Наедине с собой, лежа в темноте, в отсутствие мужа, по-прежнему не проявлявшего к ней интереса, она позволяла себе предаваться мыслям о Майкле Роуленде. Удалось ли ему спастись? Аннелиза строила по этому поводу самые разнообразные предположения. Трудно было сказать, чего она хотела больше: никогда ничего не знать о нем или услышать, что побег удался. В последнем случае Майкл уже должен был находиться на пути в свою любимую Виргинию, где его ждала новая жизнь, в которой для нее никогда не найдется места.

Аннелиза часто задавалась вопросом: думает ли Майкл о ней хотя бы иногда? Посещают ли его по ночам воспоминания, такие же яркие, как у нее, когда все тело заново переживает каждое прикосновение, каждую ласку, каждый вздох?

Она страстно желала, чтобы у нее был ребенок, не только потому, что беременность избавляла ее от возвращения Питера к ней в постель. Ребенок мог быть зачат, когда ее тело было живым и гостеприимным для Майкла, а его объятия заставляли петь и ликовать ее сердце. Удивительно, что ее память сумела сохранить самые волнующие минуты, проведенные с ним, все до единой. До сих пор она чувствовала себя принадлежащей ему, ему одному, будто близости с Питером вовсе никогда не существовало и в ту кошмарную брачную ночь между ними ничего не произошло.

И все же вряд ли Питер покинул ее постель, не доведя до конца супружеского ритуала, – иначе зачем ему распинаться насчет потери контроля. Без этого он просто не стал бы продолжать холостяцкое воздержание и дожидаться очевидных результатов соития, не оставившего у нее никаких осязаемых ощущений. В отсутствие физических доказательств она была вынуждена напрягать ум в поисках других подсказок, припоминая все слова, сказанные тогда мужем. «…Ты открыла мне все самое сокровенное, Аннелиза», – безусловно, такую фразу мог позволить себе человек, беспрепятственно попользовавшийся женским телом. Но то же самое вполне мог произнести и мужчина, наслушавшийся болтовни своей захмелевшей новобрачной. Не с ее ли слов он составил впечатление о том «самом сокровенном»? Не она ли невпопад бормотала о веселых днях с «энергичным» любовником в преддверии торжественного обета? Питер с повышенным вниманием следил за всем, что она говорила в первую брачную ночь, и очень искусно истолковывал даже самые обтекаемые высказывания. Теперь, когда они беседовали за столом, он всякий раз полностью перехватывал инициативу, не давая ей сказать ни слова, словно уже не надеялся больше услышать от нее ничего интересного.

Правда, из этого правила было одно исключение. Как-то в начале недели Аннелиза, как обычно, завтракала вместе с мужем и неожиданно сказала что-то, что его развеселило. Он вдруг захихикал и бросил на нее быстрый взгляд. Солнце било ему в глаза, и было ясно, что он не мог видеть ничего, кроме нее. В этот момент Питер смотрел на нее с неподдельным удивлением, как смотрят после дегустации незнакомого блюда, которое неожиданно пришлось по вкусу.

Начиная с того утра Аннелиза ловила на себе взгляд мужа намного чаще, чем раньше. При этом он выглядел таким изумленным и… голодным, что она невольно задумывалась над причиной происшедшей перемены. Однако это не настолько беспокоило ее, чтобы задавать ему вопросы.

Для человека своего положения Питер работал очень много. Вероятно, этим он был обязан своей необычайно хорошей физической форме. Аннелизе казалось, что его настроение улучшается, когда он рассказывает о плантациях, поэтому она проявляла неослабный интерес ко всему, что касалось деловой стороны его жизни.

Всю последнюю неделю Аннелиза замечала, что Питер уходил из дома несколько позже, а возвращался к обеду раньше, чем обычно. Наверное, ей следовало поблагодарить судьбу за то, что он изменил расписание, потому что теперь у нее оставалось гораздо меньше времени для пустых мечтаний в одиночестве; но она все никак не могла заставить себя переменить свое отношение к мужу. Когда Питер усаживался неподалеку и начинал разглядывать ее, ей не становилось от этого уютнее. В этих случаях она ощущала свое одиночество даже больше, чем когда оставалась предоставленной самой себе и мечтала о Майкле.

Матери Аннелиза писала каждый день. Ее послания напоминали короткие заметки; в них она рассказывала о своем новом доме, о плантации, о здешней погоде. Стараясь, чтобы ее письма выглядели веселыми, она тщательно выбирала выражения: острая потребность поделиться своими сомнениями, своей сердечной болью умерялась конкретными обстоятельствами. Составляя осторожные фразы, Аннелиза испытывала безумную тоску по матери; ей так мучительно недоставало компании Бритты с ее выстраданной мудростью, что порой казалось: она просто не выдержит ожидания длиной в восемнадцать месяцев, необходимых для получения ответа.

– Чем же она занималась весь день? – не выдержав, спросила однажды Аннелиза у Тали.

– Кто занимался, госпожа?

– Хильда. Ваша первая хозяйка. Не могла же она все двадцать лет потратить на организацию хозяйства и разработку меню.