Энн Чемберлен - София - венецианская заложница

Складки, глубиной с мой большой палец, соединялись вместе по четыре, образуя скромную юбку, обхватывающую тонкую талию. Суживающийся модный строгий корсаж обрисовывал силуэт и будил много фантастических поводов для предположений.

Я подумал, что огромные буфы на ее рукавах имеют свою историю: строгую старую тетушку явно вводили в заблуждение пышными сборками рукавов в два ярда.

— К вашим услугам, — повторил я, уже осознавая неуместность своей скованности, которая усугубилась к тому же моим глупым поклоном.

Тем утром я одевался с особой тщательностью. Зная, что мне предстоит лазать по стенам, я не стал надевать своего самого лучшего камзола до колен из турецкого бархата, темно-синего с золотой вышивкой. Он должен был остаться для более важных дел. Но я не был разочарован тем эффектом, который все-таки произвела на девушку пара гладких зелено-синих лосин и синего вельветового камзола, подвернутого и скроенного так, чтобы немного приоткрывалось чистое льняное белье.

Благодаря тому, что я родился в горах и рос близ моря, мои ноги стати сильными и выносливыми, а стан — гибким. Хотя и было прохладно, я не хотел портить впечатление большим количеством одежды и надел только короткую тунику. Я ужасно дрожал — не только от продолжительного ожидания, но и от возбуждающе сильного впечатления, которое девушка произвела на меня. Но я все равно откинул накидку с плеч, чтобы выглядеть по-щегольски, а заодно, чтобы привлечь ее внимание к своему подбородку.

Тем утром я больше, чем обычно, занимался своей небольшой бородкой, тщательно расчесывая и укладывая ее. В конце концов я сбрил ее совсем, надеясь, что донне Баффо скорее понравится хорошо выбритое лицо европейца, чем бородка азиата, которую я пока так и не смог отрастить.

Сейчас я сомневался в правильности своего решения, так как через два часа после бритья у меня уже пробилась щетина на щеках. И моя обычная самоуверенность из-за того, что в пятнадцать лет я успел покорить несколько довольно опытных женских сердец, сейчас исчезла.

Дочь Баффо взглянула на меня холодными, как льдинки, глазами. Ее губы (которые, как я узнаю позже, были обычно пухленькими) во время нашей беседы были плотно сжаты. Она с некоторым напряжением, но и с интересом рассматривала меня. Однако это был не тот интерес, который проснулся во мне, когда она приблизилась. В нем не было и намека на безрассудство, которое обычно у девушек проявляется жгучим румянцем на щеках и попыткой скрыть это за веером. Нет, здесь был явно другой случай. И если она и вглядывалась в меня, то явно хотела отыскать нечто, что могло ее заинтересовать.

Сейчас, много лет спустя, я могу дать этому название, хотя тогда я стоял, сбитый с толку и пристыженный обуревавшими меня чувствами. То, что она желала увидеть во мне, как и в любом мужчине, которого она встречала, была сила, хотя в данном случае была всего лишь сила, позволившая мне перелезть через стену монастыря.

Дочь Баффо танцевала, когда она двигалась, но не как куртизанка, а как лошадь в загоне перед забегом. Тем полднем, когда ей было только четырнадцать, страсть, которая уже сжигала ее, называлась честолюбием.

— Ну излагайте ваше послание. — Ей стало надоедать мое смущение.

— Я был послан дожем с секретным посланием для вас… — запинаясь, сказал я.

— Вы, должно быть, уже целый час здесь, — ее нетерпение росло, — и еще не сказали ничего, что бы оказалось для меня новостью. Я знаю, что вы человек дожа, вы знаете, что вы человек дожа. Сейчас, наверное, каждый пострел в Венеции знает, что вы человек дожа?

Я не мог ответить, наблюдая, как нежная плоть проглядывала сквозь роскошь ее рукавов. У нее были прекрасные плечи, изящные ключицы и длинная шея, которая посоперничала бы по белизне с ниткой жемчуга. Ее лицо напоминало прекрасное флорентийское алебастровое яйцо с сужениями для носа и подбородка. Его форма повторялась в тяжелых жемчужных серьгах, украшавших ее уши, а ее глаза были похожи на миндаль — того же цвета, большие и привлекательные.

— Пойдем дальше, — продолжала она, — и что его светлость дож республики Венеции сообщает мне? Мне, Софии Баффо, дочери правителя острова Корфу, было недавно велено отцом встретиться с ним неизвестно где. Кажется, он подыскал мне мужа — одного из знатных жителей острова, этим он надеется упрочить свое положение для более эффективного управления и во избежание еще большего кровосмешения на острове.

Наблюдая за ней во время разговора, я убедился, что наибольшую прелесть ее внешнему облику придают ее великолепные волосы. Много венецианских девушек мучились с лимоном и уксусом, чтобы осветлить свою прическу, но в результате получали грубый, безжизненный, ломкий пучок соломы. Ее же белокурые волосы, наоборот, были пышными и полными жизни. Словно отшлифованная золотая филигранной работы драгоценность, они контрастировали с ее темной вуалью, которая подсказывала мне, что она не была так уж невинна.

Она не была невинна, но в то же время она совершенно не подозревала об эффекте, который производила.

— Мне придется выйти замуж за корфиота! — в отчаянии воскликнула она тем временем. — Мне, кто заслуживает гораздо лучшего мужа! О Боже, за крестьянина с грязью под ногтями!

Я сконфуженно спрятал свои руки за спину, потому что небрежно относился к своим ногтям.

— Я, София Баффо! Я, которая всегда должна быть в центре всеобщего внимания! Это единственное, чего я прошу. Быть в центре!

— Корфу — чудесный остров, — попытался я реабилитировать себя знанием мира. — Я бросал якорь в его прекрасной бухте целых четыре раза и даже однажды встречал вашего отца. Он замечательный человек и очень похож на свою дочь.

Я сделал ей комплимент и счел ее молчание как разрешение продолжать свою речь:

— И Корфу не так уж далек от центра мира. Он расположен как раз на пути торговых маршрутов с западом, в месте впадения их в Адриатическое море. Безопасность Корфу очень важна для Венеции.

— Дурак! — взорвалась она. — Ты думаешь, я этого не знаю? Мой отец пишет мне просто великолепные письма со всеми подробностями. Но что такое Корфу? Разве какое-нибудь другое место можно сравнить с Венецией? Здесь — площадь Святого Марка, здесь живет и управляет дож, здесь находится Венецианская лагуна, куда стремятся все торговые суда со всех уголков света. Здесь, и только здесь я намереваюсь остаться! Здесь управляют миром.

Мне показалось забавным, что она видит мир в таком свете здесь, в покое монастыря.

— Все же скажите мне, — продолжила она, — что сказал дож? Не подыскал ли он мне другого, более подходящего мужа, чем корфианский крестьянин?

— Этот человек — не крестьянин.

Как же мне не нравилось все это сватовство! И я с трудом мог заставить свои слова звучать правдиво: