Елена Арсеньева - Звезда на содержании

– Догадалась, вижу! – кивнула старая актриса. – Накрепко привязала она к себе Проказова! Жениться он задумал!

– Этого не может быть! – выкрикнула Наденька. – Это все только слова! Мало ли что он кому обещает! Он и мне сулил...

– Жениться? – хитро прищурилась ночная гостья.

Наденька вонзила ногти в ладони. Нет, Сереженька этого никогда не обещал. Ей даже и в голову такое прийти не могло. И чтобы Варьке... Нет. Нет!

– Да ты, тетя Лина, сама посуди, – сказала она, из последних сил собирая остатки самообладания и вспоминая, что она же, черт возьми, актриса, а значит, притворщица! – Ну где это видано, чтобы благородный человек на лицедейке женился?! Такое только в романах бывает. Да с ним же слова никто не скажет из прежних знакомых!

– Слышала я что-то такое про графа Шереметева... – ухмыльнулась старуха.

– Глупости, словом! – твердо повторила Наденька.

– А может, и глупости, – неожиданно согласилась тетя Лина, подставляя чашку под самоварную струю.

Наденька так и замерла от изумления. Что-то здесь было не то...

– Может, и глупости, – повторила ее мучительница, громко прихлебывая чай. – Только это доподлинно известно станет завтра в полдень.

– А что в полдень произойдет? – насторожилась Наденька. – Венчаться станут?

Она хотела хихикнуть, но голос ее на этих словах прервался.

– Ну, может, и не венчаться пока еще... – пожала плечами тетя Лина. – Но в полдень Варьке письмо от Проказова принесут. Сама увидишь, если захочешь. Но можешь, конечно, голову под крыло спрятать – да так и сидеть, ждать, пока эта выскочка бесталанная госпожой Проказовой назовется.

Мелькнула было у Наденьки мыслишка: мол, ежели Варька выйдет за Сереженьку, он ей на сцене больше играть не позволит, снова в городе N будет одна непревзойденная любимица публики, она, Наденька Самсонова, – да тут же и развеялась. Наденька чуть не взвыла тоскливо. Чт о ей публика та, чт о ее восхищение?! Всякая девушка мечтает о счастливом замужестве, всякая девушка мечтает о браке с любимым... Какие роли, какая слава могут заменить обычное человеческое счастье, которое так нужно всякой женщине?! Полно притворяться, Наденька! Был бы у тебя хотя бы талант Семеновой или Асенковой, а то – ну чт о ты такое? Бездарная актрисулька, которая только и умеет кривляться да юбки в водевильчиках задирать. Да помани тебя хоть кто-то замуж... Хоть кто-нибудь... Даже не Сережа Проказов, даже его никчемный кузен Свейский... Ох, как повезло, как несказанно повезло Варьке!

Ну уж нет. Допустить этого никак нельзя! Не должна Варька за Сережу выйти!

– Вот была бы я молодая, – сказала тетя Лина, глубокомысленно глядя на дно опустевшей чашки, – я бы непременно этим письмом завладела. Мало того – вместо Варьки на свиданье поехала бы. Да где тебе... Не осмелишься!

Наденька молча смотрела на нее мрачными, потемневшими глазами...

– Смотри же, письмо непременно к ней должно попасть. Не к той, а к другой! Не перепутай! Опиши мне ту и другую, чтобы я знал, что ты все понял и ничего не спутаешь!

– Да понял я, Сергей Николаевич, понял, ты меня за болвана считаешь, что ли? Не люблю я, когда со мной так!

– Ты что-то забаловал. Смотри, Савка... не то...

– Да ты, Сереженька, барин мой, никак угрожать мне вздумал?

– Не угрожаю, но остерегаю. Потому что береженого бог бережет.

– Не трудись, барин. Я сам себя берегу. Сам себе бог, сам себе хозяин, сам себе угроза.

– Сам себе хозяин? Савка, да ты что ж, забыл, чьи вы с маменькой твоей люди были? И остались... Вольную тебе никто не давал. Ты по-прежнему крепостной человек господ Проказовых, еще к тому же каторжный в бегах, и коли я захочу...

– Так ты все ж грозишь мне, да, барин? Так вот, знай: Савка Резь со страху ничего не делает. Только денег ради либо куражу для.

– Деньги будут, будут! Да и куражу не оберешься. Разве не хочешь обставить этого старого червя Хвощинского? Разве не хочешь брату своему молочному помочь?

– Ты, Сережа, сам знаешь, что тебе я помогу всегда. И денег от тебя не возьму. За так все исполню. Только обещай, что выпишешь мне вольную. Я хоть и живу как хочу, а все ж словно сокол на цепке. Спору нет – длинная цепка, летать дозволяет, а стоит вспомнить, что есть она, что попадись я в участок, где списки беглых крепостных лежат... Зачем меня в списки эти занесли, а, Сереженька? Пойди в участок, скажи, чтоб вычеркнули меня оттуда. Скажи, что отпустишь меня на волю!

– Да ты, Савка, сам посуди, разве таким, как ты, можно волю давать? Вы ж всю Россию переворотите, все переделите. Это ж словно про тебя в водевиле поется: «Вид и зрак его ужасен, он на все пойти готов, это новый Стенька Разин, это новый Пугачев!» Крепость, зависимость от барина – хоть какая-то для вас остуда.

– Не бойся, Сереженька, уркагана, бойся барина со стеклышками на носу, вот кто истинные крамольники и разорители! Какой от вора для державы вред? Ну, перекладывает из кармана чужого в свой... Мне до России никакого дела нету. Без меня передельщики найдутся. Волга вольно течет, небо над ней синее, ветер волну к берегу гонит, парус полнит – вот и ладно, а там хоть трава не расти. Кому охота голову себе трудить, измышлять, кто виноват, царь аль бояре, но только не мне. Кто какие цепи-кандалы влечет – мне на то плевать. Я свои износил. Дашь мне вольную, а, Сереженька?

– Савка, угомонись. Сделай сначала для меня то, что прошу. А потом решим, как с твоей вольной быть. Сам знаешь, этим не я распоряжаюсь, ты не мой, а маменькин. А она тебя давно в мертвых душах числит. Услышит, что ты с каторги бежал, что здесь обретаешься, – распыхтится, разойдется – она же гневлива и крута на расправу! – да и сдаст в полицию. Так что подумай, Савка. Не буди лихо, пока оно тихо. Живи, как живется. Сам говоришь, ветер над Волгой, волна... этого на твой век хватит!

– Значит, не дашь? Не напишешь вольную мне?

– Савка, не о том ты речь ведешь! Сейчас главное – наше дело сладить. Вот как я сам волю обрету от маменькиного кошелька, так что-нибудь для тебя придумаю. О, знаю я, что сделаю! Я у маменьки всю вашу деревню выкуплю, с живыми и мертвыми. Тогда ты мой станешь, и я тебе выпишу эту несчастную вольную.

– Несчастную? Вольная – она счастливая, только тебе, барину, этого не понять. Ладно, Сереженька, на том и порешим. Только гляди... помни... если кто Савку Резя под монастырь подведет аль обманет – на этом свете не заживется.

– Теперь, значит, ты меня пугаешь?

– Не пугаю, брат ты мой, а остерегаю...

– Митя! Дмитрий Христофорыч! Погодите!

Митя Псевдонимов мученически завел глаза, услышав этот голос за спиной. Он спешил на репетицию, был в мушкетерском костюме, при шпаге и в широкополой шляпе. Сейчас ему очень захотелось, чтобы это была шляпа-невидимка... С тех пор, как он год назад вежливо, но непреклонно дал понять Наденьке Самсоновой, что никак не склонен затевать с ней интрижку, даже самую преходящую, она с ним и двух слов не сказала. Репетиции и спектакли, понятное дело, не в счет. Митя понимал, что Наденька чувствует себя оскорбленной, но что ж теперь! Не всем у нее в ногах валяться, ее милостей вымаливая, некоторым их и даром не нужно. К тому же Наденька такая скандальная – начнет разговор мирно, а потом непременно к ссоре его сведет. Нет уж, лучше подальше от таких собеседниц. Но, конечно, не ответить сейчас было бы из рук вон как невежливо, а потому Митя обернулся, и не только обернулся, но даже улыбнулся, и даже сделал некий полупоклон: