Елена Арсеньева - Звезда на содержании

Но нужно поскорей действовать, чтоб не нашли его, не застали здесь, около двух мертвяков. Прикрыть их грудой вот этих разрисованных тряпок и бежать без оглядки! Но как же быть с поручением? Оно останется невыполненным!

Так... а это что такое?!

На полу блестел нож. Нужно вытереть его и спрятать за голенище. Нет! Нельзя! Если схватят, не отвертишься!

И тут Савку осенило. Нужно следы замести! Он сунул нож в руку мертвой актрисе. И усмехнулся довольно: один братан по кандалам рассказывал, как пытался таким же образом от наказания улизнуть. Все уладил, полиция и судейские поверили было, да вот беда – отыскался свидетель ненужный, подвел под монастырь.

Но Савке повезло! Ненужного свидетеля нет, а потому он вполне может уйти безнаказанно. Только думай, друг: прикрывать трупы не след, иначе вопрос встанет: кто это сделал? А так – картина ясная: барынька своего хахаля из ревности пришила, а потом и сама с собой покончила. Душевная история! Впору на театре изобразить!

Чу! Шаги!

Савка едва успел отпрянуть за какую-то фанерную стенку, раскрашенную под каменную кладку высокой изгороди, оплетенной плющом, как в закуток, где происходило дело, влетел какой-то невысокий человек с бритым лицом и лысой головой – да так и замер, прижав руки к груди. Савке было видно его перепуганное лицо, бледное в прозелень, совершенно в цвет того листка, который Савке велено было доставить... доставить кому? Он не помнил, помнил только, что доставить листок следовало не той барышне, а другой... какой?! И это вышибло из памяти. Какую-то чертову путаницу нагородили его господа, а бедный Савка разбирайся... Одному услужишь – другой разгневается. И самое дурное, что имя барышни забыто. На листке оно написано, конечно, да что проку, ежели Савка грамоте не разумеет и не прочтет ничего?

Ага, понял, что делать надо!

Он на цыпочках выбрался из своего укрытия, обогнул его и, зайдя с другой стороны, навис над ничего не замечающим от ужаса человеком. Присвистнул:

– Мать честная! Экие ужасти! Кто это их положил? Ты что ли, дядька? Да ты, погляжу, разбойник! Душегуб!

– Я?! – пробормотал тот, еле владея дрожащими губами. – Нет, я тут ни при чем! Я не разбойник, не душегуб! Я актер! Моя фамилия Аксюткин!

– Аксюткин? – фыркнул Савка. – Ну что ж, быть тебе в кандалах, Аксюткин, даром что актер!

– Ты разума лишился?! – воззвал тот дрожащим голосом. – Я иду, а они тут лежат... мертвые... И нож, нож в руке у Наденьки...

– И впрямь нож! – так изумился Савка, как будто не он вложил его в мертвую руку. – Так вон оно что... видать, бабенка своего ухажера прирезала, а потом и сама с горя зарезалась.

– Похоже на то, – пробормотал Аксюткин, глядя на мертвых, но ничего не видя за слезами, застилавшими глаза. – Только ведь не был он ее ухажером. Он был влюблен в Вареньку Нечаеву, племянницу мою.

– Ага, – кивнул Савка, донельзя довольный таким редкостным легковерием и тем паче довольный тем, что услышал это имя. Его называли и Сережа, и господин Хвощинский. Савка еще не вполне помнил, та ли это барышня, которая понадобилась враз обоим господам, однако хоть что-то прояснялось в бедной, больной памяти его, и нельзя было упустить минуту такой удачи. – А ведь я твоей племяннице письмо принес.

– Письмо? – тупо повторил Аксюткин. – Какое еще письмо?

– От богатого и знатного господина! – внушительно проговорил Савка. – От очень богатого и очень знатного! Он ее давно обхаживает. Жениться хочет!

Аксюткин смотрел все так же вытаращившись. Видно было, что это известие явилось для него таким же потрясением, как страшная гибель двух актеров.

– Не веришь? Да ведь я письмо ей принес! Прочти! А грамоте разумеешь? – спросил Савка подозрительно и был немало обрадован, когда Аксюткин кивнул. И ведь не соврал лицедей: поднес бледно-зеленый листок к глазам и нетвердым голосом, но вполне скоро и без запинок прочел:

– «Милая Варенька, светоч моей души, вот и близится миг, о котором я мечтал долгие дни и ночи. Ежели письма мои убедили вас в моей искренности, предлагаю вам отдать мне свою руку и сердце, сделаться моей женой и венчаться со мною нынче же в час после полудня в Зеленках, в тамошней церкви. Священник предупрежден. Доверьтесь подателю сего письма. Он отвезет вас туда, куда надобно. Любящий вас тайный друг, который надеется нынче сделаться вашим явным супругом».

– Каковы словеса... – пробормотал восхищенный Савка, недоумевая, откуда у сочинителя сей фальшивки, человека немолодого и весьма желчного, могло явиться столько нежности и убедительности. Положительно, не токмо лишь на театре актеры играют!

– Так он ей не первый раз пишет? – недоверчиво спросил Аксюткин.

– Само собой! Не веришь – у сторожа спроси, сколько раз я тут пороги оббивал, сколько писем ему передал и пятаков насовал за услугу.

– И Варя... она ему отвечала?!

– А как же! – важно кивнул Савка. – Там, знаешь, такая любовь – хоть театры с нее разыгрывай.

– И что же теперь делать?

– А что? Ты разве враг племяннице своей? Беги бегом, веди ее сюда. Нет, сюда не веди, – тотчас спохватился Савка. – Вишь, тут этот лежит, ухажер ее. Увидит его – еще в обморок брякнется. Их женское дело слабенькое... Или в слезы ударится, про счастье свое забудет. Нет, ты, брат Аксюткин, веди девку на крыльцо, а я ее там встречу с коляскою. Нарочно за ней коляска прислана! Придумай что-нибудь, куда ей надобно срочно приехать. Ну, мы тронемся в путь, а потом я ей обскажу все как есть и письмо передам. А потом, уже обвенчавшись, она успеет оплакать этого... покойника. Не должна смерть на пути у любви стоять, вот что я тебе скажу.

– Это вы верно... – прошептал с запинкой Аксюткин. – Это вы правильно сказали, голубчик. Какая фраза! Будто из какой-то пьесы, честное слово! Ну, побежал я за Варей. Вы правы, друг, пусть ничего не знает о несчастии она, пусть легче перышка, быстрее птицы к счастью устремится и, как цветок, от счастья расцветет. Ведь сердце молодое – та же роза, которая цвести, благоухать мечтает, которая под солнцем раскрывает бутон и превращается в роскошное и пышное творенье Господних рук...

– Эй, – Савка подергал Аксюткина за рукав. – Эй, дядя, куда тебя занесло?

Мелодекламация Аксюткина прервалась, и он вернулся с театральных небес на землю, заговорив унылой прозою:

– Теперь я понимаю, что Варенька и правда не любила Митю, если сговаривалась с другим... И все же, узнав о его смерти, она будет вне себя от горя. Да, надо ее увезти, ничего не говоря. Но только знаете что? Я поеду с ней! Должен же быть кто-то с девушкой, которая под венец идет!

Савка досадливо поморщился. Еще не хватало!

– Ты зря этак суетишься, мил-человек, – сказал он рассудительно. – Сам прикинь, разве можно вам обоим уезжать? Смотри, что получается: в театре два трупа, а вы с барышней раз – и исчезли! Что могут подумать? Что этот вон покойник встречался с этой вон покойницей, и встречались они тайно. А племянница твоя застигла их да и того-с... булатным вострым ножичком обоих... Сам знаешь, люди глупы да злы, во всем только дурное видят.