Анна О’Брайен - Меч и корона

Пока нет. Скоро будет.

— Сударь мой граф Анжуйский, вы не спешили прибыть к нам.

Как это похоже на Людовика — посильнее взъерошить и без того уже взъерошенные перья. Граф Жоффруа вскинул голову и напружинил ноги, он явно жаждал крови.

Я перевела взгляд с графа на тех троих, что стояли по сторонам от него. Одного я пока преднамеренно пропустила, сосредоточив внимание на двух других, мне не знакомых. Оба они были на пороге зрелости, с заметными чертами Плантагенетов, такие же высокие и стройные, как и отец. Как четко просматривалась в них эта порода! Тот, что был постарше — как я догадалась, Жоффруа-младший, граф Нантский, красивый юноша, если не считать слишком острых черт лица, — примечал все своими ясными глазами. Ни одному из них доверять я бы не стала, но уж этому Жоффруа точно. И еще был самый младший, Гильом. По многим причинам я давно уже внимательно изучила эту семью. Ко двору они прибыли показать свою силу.

В зале было душно — жарко и очень сыро, как нередко случается в Париже в сентябре месяце. Со всех нас, одетых в парадные платья, затянутых в кожу и стальную броню, градом лил пот, но не только от жаркой погоды накалилась температура в зале, а у меня на верхней губе выступили капельки пота. Из этой троицы, стоявшей плечом к плечу с графом, мне был знаком один. Его присутствие я чувствовала даже тогда, когда не смотрела на него. И он чувствовал меня на расстоянии.

Граф Анжуйский резко дернул за цепь, понуждая сенешаля встать на ноги и, спотыкаясь, сделать несколько шагов вперед.

— Это мой сенешаль! — вскричал Людовик в сильнейшем гневе.

— Я знаю, кто он! — прорычал граф Жоффруа.

— Как посмели вы обращаться подобным образом со знатным пленником, да еще и сенешалем, которого я сам назначил на этот пост?

Руки Людовика, покоившиеся на резных львиных головах, теперь нервно сжимались и разжимались. Слева от короля стоял мрачный и хмурый аббат Бернар. Похоже, несмотря на все его старания, длительного перемирия добиться так и не удастся.

— Я смею все, если он вторгается в пределы моих владений. Или он делал это тоже по вашему приказу? — Я с трудом подавила улыбку, слыша полное отсутствие почтительности в требовательном вопросе графа. — Ваш чертов сенешаль воздвиг замок на самой границе между Пуату и Анжу, в Монтрее, и оттуда совершал набеги на мои земли, стоило лишь мне отвернуться. Понадобился целый год времени и куда больше денег, чтобы взять замок измором. И я требую возмещения убытков, нанесенных моим слугам, моим землям и моей чести.

Людовик не сводил глаз с Берлуа. Вид того был и вправду ужасен: весь в грязи, неухоженный, запястья и лодыжки до крови стерты кандалами, нижняя рубаха и панталоны изодраны в клочья, а на лице видны следы недавних побоев — один глаз совсем заплыл, а губа рассечена и еще кровоточит. Ничто не свидетельствовало о мягких условиях заточения, в каких надлежит держать человека знатного рода и высокого положения. Анжуйцы вели игру по своим собственным правилам.

— Вы заточили его, будто обычного разбойника! — снова воскликнул Людовик. — А он человек благородного происхождения!

— Скажите спасибо, что я не повесил его на воротах замка за содеянные им грехи. — Граф развернулся лицом к молчавшему до тех пор аббату Бернару. — И не надейтесь запугать меня своим трижды проклятым адским пламенем да отлучением от церкви. У вас это желание прямо на лбу написано. Если грешно держать этого негодяя пленником, тогда я охотно соглашусь на отлучение. На его руках кровь — кровь моих подданных, и я предстану пред Господом Богом и потребую справедливо судить меня в этом деле. — Он снова обратился к Людовику: — Я требую справедливости от вас, мой государь. И добьюсь ее! Вот мое последнее слово.

— А вот мое, — с жаром отвечал ему Бернар. — Ты умрешь не позднее, чем через месяц, если осмеливаешься бросать вызов самому Всевышнему! Это богохульство! Исходящего от него зловония довольно, чтобы обречь душу твою на вечные муки.

— Мне дела нет! — хмыкнул Жоффруа. — Вы, черные вороны, вечно кружитесь и выжидаете, как бы расклевать именем Божьим останки честных людей. Надо мной у вас власти нет. Я вам не марионетка, чтобы плясать под вашу дудку.

Его непокорство восхитило меня. Он открыто объявлял войну. Аббаты Сюжер и Бернар сделали все, что было в их силах, ради достижения мира, но я видела, что анжуйцы преисполнены боевого духа, так и горят им, а Людовик только раздражается и капризничает.

— Да по какому праву вы осаждаете моего сенешаля в его собственном замке?

— Я поступил так потому, что замок служил оплотом для нападений на меня.

— А по какому праву вы передали Нормандию своему сыну?

— В этом деле все права на моей стороне.

— Без моего одобрения нет у вас таких прав.

— В своих владениях я правлю только своей волей.

— Я ваш сюзерен. И за Нормандию вы мне ответите.

Все хуже и хуже. Застонал в изнеможении Берлуа, посеревший от боли и перенесенных лишений.

— Бога ради! — воскликнул наконец Людовик. — Пусть мой сенешаль сядет.

Граф Жоффруа снова встряхнул пленника, дернув за цепь.

— Не раньше, чем я услышу ваш приговор. Или пока вы не признаете меня герцогом Нормандским, государь.

На минуту в зале стало тихо.

В спор вмешался новый голос — исполненный почтительности, тихий, с грубоватыми нотками, этот голос звучал повелительно, Когда его обладатель в последний раз был при дворе, он хранил молчание, пока к нему не обращались прямо. Но теперь все стало по-другому. Я перевела взгляд на обладателя этого голоса. Мне и перед этим трудно было смотреть в другую сторону. И я позволила себе наконец увидеть, каким же стал теперь Анри Плантагенет.

Затихли стенания сенешаля, отодвинулись куда-то вдаль окружающие, когда все мое внимание сосредоточилось на человеке, который не побоялся написать мне письмо, в то время как я переживала горе и утратила всякие надежды.

«Если вы почувствуете необходимость того, чтобы вас защищала крепкая рука мужчины, который неизменно вами восхищался, то я — такой мужчина. Я могу служить вам глазами и ушами…»

Анри Плантагенет. Анри, ныне герцог Нормандский. Анри, будущий король Англии.

Я внимательно пригляделась к нему, восхищаясь тем, как безоглядно он верит в себя. А что, если бы я отвергла его и показала письмо Людовику? Тогда его немедля заклеймили бы как изменника, а Людовик метал бы громы и молнии и требовал отмщения. Ему это хотя бы в голову приходило? Думаю, нет, а если бы и приходило, Людовика он бояться не стал бы. Все угрозы Людовика этому юноше так же бессильны, как флажок против порывов морского ветра.

— Ныне я герцог Нормандский, и мои бароны это признали, — произнес он в той же прямой манере. — Вам, государь, я не враг, но и от своего не отступлюсь.