Лоренс Даррелл - Жюстина

Давайте представим, что две большие идеи слились в едином желании действовать; с одной стороны, собранное его агентами досье на Жюстину достигло таких размеров, что не замечать его становилось просто невозможно; с другой — он ужаснулся догадке, ранее по каким-то причинам не приходящей ему на ум, — что Жюстина наконец влюбилась. У нее, казалось, стал меняться характер: впервые за все это время она призадумалась над происходящим и при этом наполнилась отголосками того особенного очарования, что женщина зачастую может позволить себе в отношении мужчины, которого она не любит. Знаете ли, он тоже преследовал ее через страницы Арнаути.

«Первоначально я верил, что ей, должно быть, было разрешено пробиваться ко мне через джунгли Барьера. Когда бы ранящая мысль о ее неверности не приходила ко мне, я всегда помнил, что она не искала наслаждения, а, напротив, пыталась найти путь, чтобы причинить боль себе и мне. Я думал, что если бы кто-то другой на моем месте отпустил ее от себя, она стала бы тогда доступной всем мужчинам, а также и мне, тому, который претендовал на нее больше всех. Но когда я начал видеть, что она тает, как мороженое летом, то мне на ум пришла ужасная мысль, а именно, что тот, кто устраняет Барьер, принужден будет оставить ее у себя навсегда, ибо мир, который он ей даст, есть именно то, за чем она так неистово охотилась, пробираясь через наши тела и состояния. Впервые моя ревность, раздутая страхом, овладела мною».

Именно так он мог бы все себе объяснить. Однако мне всегда казалось странным, что даже сейчас он питал ревность ко всем, кроме истинного автора переживаний Жюстины — меня. Несмотря на подавляющее количество фактов, он не смог позволить себе подозревать меня. Не любовь слепа, а ревность. Потребовалось продолжительное время, пока он не поверил тому, что его агенты собрали о нас. К этому времени факты проявились так явно, что ошибки быть не могло. Вопрос заключался в том, как от меня избавиться. — «Я не имею в виду плоть: ты просто стал изображением, помещенным в пучок света. Я видел тебя то уходящим, то умирающим. Я не знал точно. Сама неопределенность была взвинчена до высоты опьянения».

Я решительно спросил Селима, приходил ли тот когда-либо ко мне домой, чтобы предупредить одноглазого Хамида. Он не ответил на мой вопрос, однако опустил голову и сказал на выдохе: «В последнее время мой господин не в себе».

В это время моя судьба выдала нелепый и неожиданный поворот. Однажды в дверь постучали, и я открыл ее, чтобы впустить энергичного офицера египетской армии. Он держал под мышкой огромный веер с ручкой из эбенового дерева; на ногах у него были сверкающие ботинки: Юсуф Бей почти в совершенстве владел английским, что позволяло ему небрежно и удачно сыпать словами. Его серьезное, черное как смоль, лицо украшали небольшие, ровные, ослепительно белые зубы, похожие на жемчужины. Он с внушающей любовь торжественностью говорил на акценте, распространенном к югу от Кембриджа. Хамид принес офицеру традиционный кофе и липкий ликер, и затем он сказал мне, что один мой хороший друг, занимающий высокий пост, очень желает меня видеть. Я сразу подумал о Нессиме, но человек с акцентом утверждал, что этот друг был англичанином, официальным лицом. Ничего большего он сказать не мог. Его деятельность носила конфиденциальный характер. Пойду ли я с ним, и стоит ли мне встречаться с моим другом?

Меня переполняли предчувствия чего-то дурного. Александрия — внешне мирный город, однако далеко не безопасный для христиан. Только на прошлой неделе Помбаль принес домой новость про шведского вице-консула: у него сломалась машина на Матруф-Роуд; оставив жену в автомобиле, он добрался до ближайшего телефона и позвонил в консульство, чтобы ему прислали другую машину, но когда он вернулся, то увидел на заднем сиденье обезглавленное тело жены. Вызванная полиция прочесала весь район. Среди допрошенных было несколько бедуинов, расположившихся лагерем недалеко от дороги. В то время, как они все отрицали, из фартука одной из находившихся рядом женщин выпала голова убитой жены вице-консула. Они пытались вытащить из ее рта золотой зуб, который, по их мнению, портил ее улыбку. Инциденты такого рода были не редкостью, и вряд ли они давали импульс храбрости для посещения незнакомых кварталов с наступлением темноты. Поэтому я не испытывал особого воодушевления, садясь вслед за служакой на заднее сиденье армейского автомобиля, позади водителя в военной форме, наблюдая, как машина быстро увозила меня в направлении неспокойных районов города. Юсуф Бей поглаживал свои аккуратные небольшие усы так, словно музыкант, настраивающий свой инструмент. Было бессмысленно расспрашивать его, да я и не желал обнаруживать охватившую меня тревогу. Поэтому внутренне я подчинился ситуации, прикурил сигарету и наблюдал за растворяющейся полоской моря, проплывавшего мимо нас.

Немного времени спустя мы вышли из машины, и офицер повел меня переулками и аллеями, расположенными недалеко от улицы Сестер. Если его целью было запутать меня в городском лабиринте, то таковая оказалась достигнута. Офицер шагал уверенной походкой, мурлыча себе под нос какую-то мелодию. И вот мы вышли на одну из пригородных улиц, что изобиловала торговыми лавками, и остановились напротив огромной резной двери, которую открыл солдат. На дорожке внутреннего двора, где росла чахлая пальма, стояло несколько слабо мерцающих светильников. Мы поднялись по лестнице и приблизились к месту, где над высокой белой дверью горел яркий электрический свет. Мой сопровождающий постучал, открыл дверь, вошел и отдал честь. Я проследовал вслед за ним и очутился в большой, довольно изящной комнате с мягким светом и хорошо натертыми полами, на которых лежали прекрасной работы арабские ковры. В углу комнаты, за высоким инкрустированным столом, с видом хорошо зарабатывающего человека сидел Скоби; он встретил меня приветственной улыбкой, которую впрочем тут же прикрыл гримаской хмурой мнительности. «Боже мой!» — сказал я. Старый пират рассмеялся на манер Друри Лэйна: «Ну, наконец-то, дружище, наконец». Однако он не поднялся со своего неудобного, с высокой спинкой, стула. У Скоби был странный, впечатляющий вид. На погонах у него появилась еще одна звездочка… Только небеса знают, что означает для человека повышение в звании и увеличение власти. «Присаживайся, старина», — сказал он, неуклюже поводя рукой, что мне напомнило жест, широко распространенный во Второй империи. Солдату было разрешено покинуть комнату, и он ушел улыбаясь. Мне показалось, что Скоби ощущал себя довольно неловко в окружении дорогах вещей. У него был слегка оборонительный вид. «Я попросил их доставить тебя сюда, — сказал он голосом, переходящим в шепот, — по очень важному обстоятельству». На столе Скоби лежало несколько зеленых папок и странноватый, будто распотрошенный, чехольчик на чайник. Я сел.