Лоренс Даррелл - Жюстина

Он быстро встал и открыл дверь. Никого. Он распахнул окно. Также — никого. Далее он надел на телефон тот самый чехольчик и сел за стол. Наклонившись ко мне и внимательно подбирая слова, он произнес с заговорческой торжественностью: «Никому ни слова, старик. Поклянись, что не скажешь ни слова». Я поклялся. «Они сделали меня начальником секретной службы» . Изумленный, я кивнул. Он сделал глубокий всасывающий вдох, как при тяжелейшей ноше, и продолжил: «Старина, скоро будет война. Это, сам понимаешь, внутренняя информация». Указательным пальцем он показал на свой висок. «Будет война. Противник работает днем и ночью, старина, здесь, среди нас». Я не мог оспорить этот факт. Я только смотрел на нового Скоби, сидящего напротив меня и походившего на иллюстрацию из плохонького журнала. «Ты можешь помочь нам их уничтожить, дружище, — продолжал он с опустошающей значительностью верховного чиновника, — мы хотим, чтобы ты нам помог». Эта, последняя часть его предложения прозвучала наиболее дружелюбно. Я ждал подробностей. «Наиболее опасная шайка находится здесь, в Александрии, и ты находишься в центре ее. Вместе со своими друзьями».

Через сдвинутые брови и бегающий взволнованный взгляд я неожиданно представил себе Нессима. То была короткая вспышка интуиции. Я представил его сидящим за массивным столом в холодном офисе, ждущим телефонного звонка. На его лбу проступали капли пота. Он ждал сообщения о Жюстине — еще один поворот ножа. Скоби потряс головой: «Я не имею в виду именно его, — сказал он. — Он, конечно, причастен к этому. Руководит ими человек по имени Балтазар. Посмотри, что подобрали мне цензоры».

Он достал из папки открытку и протянул ее мне. Балтазар обладал прекрасным почерком, и текст на открытке был написан его рукой; но я не мог сдержать улыбку, когда увидел на обороте бустрофедон [25] Бустрофедон (греч. bustrophedon, от bus — бык и strepho — поворачиваю) — способ письма, при котором первая строка пишется справа налево, вторая — слева направо, третья — как первая и т. д. Использовался как простейший шифр в критском, хеттском, этруском и греческом (на ранних этапах) письме. , напоминающий по форме небольшой шахматный кроссворд. Греческие буквы заполняли маленькие квадратики. «Он совершенно обнаглел, черт возьми! Он шлет открытки такого содержания по почте! Я изучил таблицу и постарался запомнить то немногое, что я узнал от моего друга математика». «Эта система представлена в девятой степени. Я не могу ее прочитать», — сказал я. Затаив дыхание, Скоби добавил: «Они регулярно собираются, старина, чтобы вытягивать информацию. Мы имеем подтверждение этим фактам». Продолжая держать между пальцами открытку, я, похоже, услышал голос Балтазара: «Работа мыслителя — заставлять людей думать: а работа святых — молчать о своих открытиях».

Скоби сидел откинувшись, с видом неприкрытого самоудовлетворения, при этом он пыхтел, как это делает зобастый голубь. Он снял с головы соломенную шляпку, глянув на нее с видом учтивого покровительства. Затем почесал костлявыми пальцами свой облупившийся череп и продолжал: «Трудность заключается в том, что мы не можем разгадать шифр. У нас собрано несколько десятков таких открыток», — и Скоби показал мне папку, полную фотокопий Балтазаровых посланий. «Эти открытки переданы шифровальщикам. Даже старшекурсники математических факультетов заняты решением этой головоломки. Но пока что, дружище, все безрезультатно». Его слова нисколько не удивили меня. Я положил открытку на папку с фотографиями, я был весь внимание. «Именно в данный момент появляешься ты… — сказал старик с гримасой на лице. — Если ты, конечно, захочешь помочь нам… Мы хотим, чтобы ты нашел ключ к шифру, независимо сколько на это потребуется времени. И можешь не сомневаться, платить тебе будут очень хорошо. Что ты на это скажешь?»

Что я мог ему ответить? Идея получить хорошие деньги была восхитительной. Кроме того, в последние месяцы у меня не все ладилось с моим преподаванием в школе, и я был более чем уверен, что мой контракт вряд ли будет продлен в конце семестра. После встреч с Жюстиной я всегда возвращался поздно. И у меня полностью пропало желание проверять работы учеников. В отношениях с коллегами и начальством я не скрывал своей раздражительности. Тут я услышал фразу Жюстины: «Наша любовь стала походить на неправильно произнесенную поговорку». Я немного подался вперед и утвердительно качнул головой. Скоби облегченно выдохнул и опять принял облик пирата. Он доверял свой офис какому-то анонимному Мустафе, который явно скрывался где-то в черном телефоне — Скоби все время при разговоре поглядывал на трубку, словно там мог находиться глаз человека. Вместе со Скоби мы вышли из дома, сели в машину; она повезла нас к морю. Дальнейшие подробности моей вербовки могли быть обсуждены за бутылочкой бренди, стоящей в нижней части подставки для торта, рядом с кроватью старика.

Мы вышли из машины на улице Корних и оставшуюся часть пути проследовали под яркой, великолепной луной, наблюдая, как растворяется город в вечернем тяжелом тумане, вбирающем в себя инерцию окружающей его пустыни и зеленой дельты Нила, который проникал во все ее уголки, раскрывая ее красоту. В разговоре Скоби перескакивал с одной темы на другую. Я помню, как он плакался, что в детстве остался сиротой. Его родители погибли при драматических обстоятельствах. И этот факт его биографии породил в нем жажду мести. «Мой отец был одним из первых автомобилистов, старина. Первые дорожные гонки, скорость не превышала 20 миль в час — и все такое прочее. У него был личный кабриолет. Я даже сейчас представляю его с большими усами, сидящим за рулем. Полковник Скоби. Он был уланом. Моя мать сидит рядом с ним, старина. Она никогда не оставляла его одного, даже во время дорожных гонок. Она была у него механиком. Газеты всегда помещали их фотографии, запечатлевшие старт, где они сидели в длинных противопчелиных шарфах, — бог его знает, почему первые гонщики носили такие шарфы. Наверное, они спасали от пыли».

Шарфы доказали свою смертельную опасность. Во время гонок Лондон — Брайтон отец Скоби выводил автомобиль из поворота, когда его шарф намотался на переднюю ось. Отца выдернуло из сиденья и швырнуло на дорогу, в то время как его компаньон пронесся мимо, чтобы безудержно двигаясь вперед, врезаться в дерево. «Единственным утешением является то, что именно так отцу и хотелось умереть. Они на четверть мили были впереди всех».

Меня всегда интересовали случаи нелепой смерти, и я с большим трудом сдерживал смех, когда Скоби рассказывал мне о трагедии, произошедшей с его отцом. При этом он зловеще вращал стеклянным глазом. Пока он говорил, я слушал и одновременно думал о новой работе, ожидающей меня, оценивая ее с точки зрения свободы, которую она мне предоставляла. Позднее, в тот же вечер, Жюстина встретится со мной недалеко от Монтазы. Огромная машина будет отбивать мерный такт, как цикада в прохладе пальм на темной дороге. Что она скажет на это? Она, конечно, обрадуется, узнав, что мой досуг приблизит нас к заключению брака, обречет нас приносить домой ложь и раскроет нас друг перед другом откровеннее любого суда. Здесь таился очередной парадокс любви: то, что когда-то сближало нас, — я имею в виду бустрофедон — разъединит нас навсегда, ведь мы познали достоинства этого способа чувствования — когда каждый из нас молился за кружащий голову образ другого.