Элиза Ожешко - В провинции

— Так пойдемте, польем их сейчас, я помогу вам.

— Ладно, пойдемте! — радостно согласилась девушка и, сорвавшись с места, побежала вперед, а Болеслав поспешил за ней.

Пани Неменская беседовала с гостем.

— Вот так-то, сударь, — продолжала она начатый рассказ, — отец Винцуни был моим родным братом, и третья части Неменки принадлежит мне. Раньше мы с мужем жили в Г., там он служил, а потом умер, упокой Господь его душу, и осталась я, бездетная вдова, одна на свете. Тогда я переехала к брату, он к тому времени тоже овдовел, и стала растить его девчушку. При покойном брате нам жилось неплохо, он был хороший хозяин, но после его смерти все пошло вкривь и вкось, и если бы не пан Топольский, давно бы уж не было у нас Неменки. Благослови его Бог и пресвятая Дева!

— Стало быть, Топольский помог вам? — живо спросил пан Анджей, радуясь, что узнает о еще одной благородной черте Болеслава.

— А как же! — воскликнула Неменская. — Ведь у нас, сударь, после смерти брата и дом наш старый стал валиться, и мор напал на скотину, и земля не родила — все беды разом, а потому, что некому было приглядеть! Еще немного — и хоть по миру с сумой! А когда взялся за хозяйство Топольский, все пошло как по маслу. Три года, сударь, он работал так, что сердце разрывалось на него глядя, ведь и на своем, и на нашем, и даже поблагодарить себя не позволял! Домик нам новый поставил, точнехонько как у себя, приобрел инвентарь, очистил луга, после брата остались кое-какие долги, так он из доходов от Неменки, которые прямо чудом каким-то росли из года в год, выплатил и долги, и теперь наш фольварк — это настоящее имение, о таком даже и брат покойник не мечтал.

— У Топольского были, быть может, какие-то обязательства перед вашей семьей? — спросил пан Анджей. Глаза его сияли.

— Никаких, сударь, ни малейших! Просто он к нам часто заходил, так это, по-соседски, и видел, как я мучаюсь, бьюсь, а справиться не могу. Видел, как меня обкрадывают, обманывают, словом, что без мужской опеки мы пропадем. Сначала он только советовал, иной раз и ругнет, бывало, за бабью бестолковость, но, видя, что проку от меня мало и все идет из рук вон плохо, да еще хуже становится, пришел он ко мне однажды и говорит: «Ладно уж, оставьте вы все эти дела, я сам всем займусь и спасу вас от разорения». Как сказал, так и сделал: поставил-таки нас на ноги. Помоги ему за это Бог и ангелы-хранители.

— Благородная душа! — прошептал пан Анджей, а разговорившаяся Неменская продолжала:

— Вы думаете, на этом конец? Где там! Когда брат мой умер, Винцуне было десять лет, и ее, как водится в шляхетской семье, еще ничему не учили. Отец всегда говорил: девушке науки ни к чему, а с грамотой еще успеется.

Потом, когда все хозяйственные заботы пали на меня, я и думать не могла, чтобы учить ее чему-либо, да и по правде-то говоря, чему я могла ее научить? Я, сударь, сама простая шляхтянка, умные книги не про меня, а если что и знала когда-то, все давно вылетело из головы. Винцуне уже и двенадцать исполнилось, а она даже азбуки не знала. Жалко было смотреть на девочку, как она растет, словно деревце в лесу, но что я могла поделать? О гувернантке нечего было и мечтать, какие гувернантки, если мы не сегодня завтра могли лишиться куска хлеба и крова над головой?

Так вот, как начал пан Болеслав тут у нас хозяйничать, так стал он и Винцуню учить. Говорит, бывало: когда панна Винцента вырастет, у нее будет недурное состояние, пускай же она и образование получит, чтобы имела понятие о той задаче, какую жизнь ставит перед женщиной, да и о своих общественных обязанностях; мол, как-никак землевладелица, должна отвечать за свой кусочек земли.

Учил он ее читать, писать, считать, учил географии, истории и я уже не знаю, чему еще. Бывало, сижу себе, вяжу чулок, а он там разглагольствует о всяких королях, о великих людях, о каких-то чужих народах, о далеких городах, а девчоночка слушает и глотает каждое слово, смышленая она была, живая, как искорка, — да она и сейчас такая. Потом стал приносить ей разные книжки; они вместе их читали, а уходя, он всегда просил ее, чтобы она и сама читала в свободное от домашней работы время.

Таким вот манером, сударь, и выучилась девочка, и отлично выучилась. Теперь и перед людьми не стыдно, ей есть о чем поговорить, а слушая, тоже рта не разинет, как будто диво какое услышала. Правда, по-французски она не умеет, но ей и ни к чему. Зато она играет на фортепьяно, потому что пан Болеслав сказал, что «женщина и музыка — это родные сестры и должны ходить в паре», и попросил учителя музыки в нашем городке, чтобы тот давал Винцуне уроки. Три года подряд он к нам приезжал, по три раза в неделю, а я ему за это платила. Но мне этих денег не жалко, они пошли впрок, и теперь я сама с удовольствием слушаю, когда Винцуня играет. Правда, только небольшие вещицы, но другие ей и ни к чему. Зато как заиграет краковяк или мазурку, ну, сердце так и скачет в груди, а от украинской «думки» так прямо плакать хочется.

Вот, сударь, чем мы обязаны пану Болеславу, но он это делал не по какой-либо обязанности и не корысти, а только по своему благородству и по сердечной своей доброте. Благослови его за это Господь!

И еще долго Неменская говорила, добавляя все новые подробности о Болеславе и о его достойных делах, а пан Анджей, подперев голову рукой, внимательно слушал, и время от времени губы его слегка шевелились, когда он шептал:

— Такие-то нам и нужны! Такие-то и нужны!

Меж тем перед крыльцом разыгрывалась сценка совсем в другом роде. Под ветвистым кустом сирени стояла большая бочка с водой, а рядом с бочкой стоял Болеслав и раз за разом наполнял жестяную лейку, которую подавала ему Винцуня. Девушка, подобрав свое розовое платье, чтобы его замочило вечерней росой, поливала недавно посаженные на клумбах цветы.

Серебристые струйки веером брызгали во все стороны, среди этих подвижных фонтанов мелькала тоненькая фигурка, а шум брызжущей из лейки воды аккомпанировал звукам песенки, которую тихо напевала Винцуня. Впрочем, песня часто перебивалась то радостными восклицаниями при виде только что распустившегося цветка, то просьбами снова наполнить лейку.

Болеслав погружал посудину в бочку и, вытащив, подавал ее Винцуне. Вдруг она сказала:

— Смотрю я, как вы черпаете для меня воду, и мне кажется, будто мы с вами библейские Иаков и Рахиль. Только у нас не колодец, а бочка.

— И вы не пасете овец, — с улыбкой добавил Болеслав.

Винцуня рассмеялась громко, задорно.

— Вам спасибо, а то бы и пасла! — крикнула она со смехом и побежала к другой клумбе.

Болеслав стоял, прислонившись к сиреневому кусту, и следил глазами за тоненькой девичьей фигуркой; казалось, он не в силах от нее оторваться.

Винцуня напевала, а он молчал, переполненный чувством, от которого у него пересекалось дыхание в груди; наконец он глубоко вздохнул и тихо, чуть слышно, прошептал: