П. Паркер - «Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан

— Хатидже, ты счастлива здесь? Ты в самом деле счастлива?

— Конечно, мы живем в роскоши, нам не о чем беспокоиться. — Хатидже рассмеялась, пожалуй чуть натужно, но тут же замерла и взяла вышивку. — Хотя должна признаться… мне недостает мужского общества. Мой покойный муж был стар, но относился ко мне хорошо, и я его любила. Здесь ничто не доставляет мне радости, кроме тех часов, которые я провожу с тобой, дорогая, — прошептала она, нежно сжимая руку Хюррем. Вдруг она снова рассмеялась: — Разве ты не заметила, что перед тем, как морковь, огурцы и прочие длинные овощи попадают к Каретным воротам, их режут на мелкие кусочки?

Хюррем не очень-то поняла, что имеет в виду Хатидже-султан. Как огурец может заменить живого мужчину? Она нежно приласкала подругу и, поцеловав ее в щеку, сказала:

— Я всегда буду с тобой, милая.

— Знаю… А я с тобой.

Обнаженный Давуд лежал на спине на высоком постаменте из черного мрамора.

Они с главным белым евнухом проделали верхом долгий путь до Эдирне, где должен был состояться ритуал. В священном городе Стамбуле проводить подобные ритуалы было запрещено.

Мрамор приятно холодил ягодицы и спину, но Давуд ничего не чувствовал. Он невидящим взглядом смотрел в куполовидный потолок, сплошь покрытый затейливыми узорами, как и поддерживающие его колонны.

Хотя по углам зала горели факелы, в нишах между колоннами царил кромешный мрак. Приподняв голову, Давуд оглядел себя сверху вниз. Взгляд его скользнул по мягким каштановым волосам на груди и вокруг сосков, на животе и в паху, вокруг органа, пока еще служащего неотъемлемой его частью.

Он решительно повернулся к стоящему рядом главному аге. Старый евнух ласково коснулся паха Давуда, не сводя с юноши пытливого взгляда, и подал знак третьему присутствующему в зале человеку, чтобы тот начинал церемонию. Служитель, закутанный в просторную ало-зелено-желтую мантию, затянул молитву. Его голос прокатывался по всему залу и эхом отдавался от высокого куполообразного потолка. Через несколько минут Давуд закрыл глаза и присоединился к пению.

«Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его…»

Закончив молитву, главный ага наклонился к нему и шепотом спросил:

— Ты готов, мальчик мой?

Давуд открыл глаза и посмотрел в глаза аги:

— Да, во имя Аллаха и Тени Бога на Земле, я готов. — Его голос не срывался.

«И ради свободы Александры», — подумал он.

Служитель медленно подошел к Давуду, приложил к его телу плашмя лезвие кинжала, провел им по поросли волос на груди. Снова затянув молитву, зажал в левой руке мошонку Давуда. Кровь прилила к низу живота; детородный орган восстал.

Сердце Давуда билось учащенно. Он обильно вспотел, отчего мраморная плита, на которой он лежал, сделалась скользкой. Огромный купол наверху словно вбирал в себя его дыхание, которое делалось все более и более прерывистым.

Возвысив голос, служитель обхватил пальцами мужское достоинство Давуда и прикоснулся к нему холодным клинком.

Кинжал был острым; едва его лезвие коснулось кожи, на ней выступили капли крови.

Перед глазами Давуда все поплыло; потолок превратился в дымку танцующих завитков и образов. Потом он увидел перед собой лицо любимой, впитал в себя красоту ее глаз, блеск волос, сладость губ… Служитель еще больше возвысил голос и вонзил в плоть Давуда острый клинок.

Давуд набрал полную грудь воздуха. Все его тело напряглось. С его губ сорвался стон, который эхом пронесся по колонному залу и изгибам купола. Когда его пронзила острая боль, он зажмурился…

— Прекрати! — закричал главный ага, подставляя свою ладонь лезвию кинжала.

Давуда сотрясала дрожь; лихорадочная тревога пульсировала в груди. Он издал тоскливый крик и, извиваясь, соскользнул с покрытой его потом мраморной плиты… Главный ага подхватил его, не дав упасть на пол, и прижал к себе юношу, охваченного горем.

Давуд рыдал и никак не мог остановиться; ага продолжал прижимать его к груди и нежно утешать. Давуд еще долго плакал. Наконец, его рыдания сменились тихими, жалобными всхлипами.

Еще долго после того, как служитель вышел из зала, главный ага продолжал обнимать и утешать Давуда. Факелы почти догорели…

Когда погас последний факел и они вдвоем остались почти в полной темноте, ага прижался губами к уху Давуда и прошептал:

— Ты истинно верующий, мальчик мой, и доказал свою несгибаемую преданность нашей империи и нашему султану. Твоя воля сильна; внутренняя сила проявляется не только в твоей стати, но и в том, на что ты готов был пойти.

Давуд молча положил голову на грудь аги; от слез он по-прежнему не мог ничего видеть ясно.

— Клянусь Мухаммедом, тебя не оскопят ни сегодня, ни в другой день. Ты настоящий мужчина, который исполнит свое предназначение и послужит Тени Бога на Земле.

Давуд ничего не понял. Он был совершенно опустошен и лишь жадно вслушивался в шепот главного аги.

— Мальчик мой, я направляю тебя в корпус ичогланов — телохранителей султана. Ты войдешь в число приближенных султана Сулеймана и его домочадцев. Твое желание исполнится: ты будешь служить величайшему правителю на земле, но служить как мужчина.

Крепко обхватив Давуда за ноги и плечи, главный ага легко, несмотря на преклонный возраст, поднял ослабшего юношу с плиты и вынес из зала.

— Пойдем, мальчик мой! Прежде чем ты будешь готов предстать перед султаном, тебе придется многому научиться.

Примерно тридцать всадников галопом объезжали поле для игры в джирит. Из-за дождей поле превратилось в настоящее болото, по которому опасно было скакать, и все же игра продолжалась даже под проливным дождем.

Время от времени всадники метали дротики, сбивая своих противников на землю. Кого-то сбрасывал поскользнувшийся или упавший конь. Почти все участники уже выбыли из игры и терпеливо ждали у края поля, гадая, кто же победит и заслужит одобрение султана. После того как еще одного всадника сбили на землю, Сулейман подбежал к перилам своего павильона, чтобы лучше видеть.

— А я был уверен, что его сбросят последним!

Последние десять игроков пустили лошадей рысью. Полетели дротики, и еще двое упали. Они быстро откатились в сторону, чтобы их не растоптали лошади, скользящие в жидкой грязи.

Сулейман жестом подозвал к себе Ибрагима. Тот не спеша встал с дивана.

— Иди сюда, Ибрагим, ты упускаешь самое интересное!

— Не хочу промокнуть под дождем, как ты, господин, — ответил Ибрагим. — Мне и здесь удобно; к тому же отсюда видно не хуже.

Сулейман улыбнулся другу и снова вернулся к игре. Перегнулся через перила, не обращая внимания на то, что его кафтан промок насквозь. Игра продолжалась, пока игроков не осталось двое. Сулейман внимательно наблюдал, как они кружат и кружат по полю. Он прищурился, пытаясь разглядеть их сквозь пелену дождя. Вот блеснул летящий дротик; он едва не попал во всадника, но пролетел мимо.