Лили Браун - Письма маркизы

Ты говоришь, что маркиз несчастен. Но большое несчастье может испытывать только большой человек. Несчастье маркиза мелкое, холодное, презренное, и ты хочешь принести ему в жертву наше великое, горячее, сверкающее счастье!

Ты говоришь: он не перенесет правды, если у тебя найдется мужество сказать ее. Что было бы потеряно, если бы, действительно, это сгубило его? Существует ли на свете хоть один человек, для которого он был бы незаменим? Оставит ли он после себя такой пробел, который никто не в состоянии будет заполнить?

Я люблю тебя, Дельфина, за твою трогательную доброту, не желающую никому причинять страданий, за твою заботливую любовь, всегда готовую оказать попечение и защиту всему слабому и старому. Что было бы со мной теперь без твоих мягких, нежных ручек? Но жизнь, дорогая моя, сурова и тверда; гнилое дерево не должно мешать молодым деревьям устремляться к свету, и состарившееся государство, дрожащее в своих глубочайших основах, не должно находить у нас защиту, если оно уже стало тесным для нового поколения!

Мы будем разлучены на целые месяцы и не станем мучить друг друга письменными жалобами и упреками. Но ты, возлюбленная, должна испытать свое сердце и окончательно решить, когда мы с тобою увидимся. Он или я — вот вопрос, который я ставлю перед тобой!

Маркиз Монжуа — Дельфине

Париж, 30 сентября 1784 г.

Моя милая. Я рад был услышать, что вы хорошо перенесли путешествие, и пользуюсь случаем, чтобы выразить вам благодарность за время, которое вы посвятили мне. Я надеюсь, что вы не совсем без удовольствия будете вспоминать о вполне спокойных неделях, прожитых вами, что было необходимо и для вас.

Мое пребывание здесь продлится самое большее месяца два. Париж, где повсюду выдвигается чернь, и Версаль, где ничего нет, кроме лакейского духа — противны мне.

Королева играет пастушеские пьесы не только на сцене, но и в собственном будуаре. Во всех парижских кофейнях рассказывают теперь, что Шеврез и Водрейль — ее партнеры.

Каллон, с которым я разговаривал, находится в очень скверном настроении. Он с радостью представил бы к высшему ордену монархии того, кто указал бы ему возможность ввести новый налог. Беспрестанные посещения разных верховных гостей — только что шведский король покинул Париж — поглощают громадные суммы, что, естественно, действует раздражающим образом в такое время небывалой дороговизны, какое мы переживаем. В беднейших кварталах Парижа полиции приходится беспрестанно подавлять возмущения, в которых принимают участие даже женщины. Весь Париж звенит от песен, осмеивающих благотворительность королевской семьи, дворянства и финансистов. Что шведский король пожертвовал десять тысяч франков на бедных, а на триста тысяч накупил фарфора только в одном Севре, и что ее величество дала пятьсот луидоров на раздачу супа бедным, а сама осталась должна тысячу m-me Бертен за новый туалет — все это, разумеется, доставляет обильный материал для таких песен, тем более, что все это неизбежно предается широкой огласке. Пришлось бы заточить в тюрьму половину парижского населения, если бы, как прежде, стали наказывать за каждую насмешку, за каждое оскорбление короны и церкви!

Я доволен, что могу вернуться к ненарушимой тишине моей лаборатории. Что я отпустил большую часть слуг во Фроберге это вас не должно беспокоить. Удерживать их там, — значило бы воспитывать тунеядцев.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Этюп, 3 октября 1784 г.

Как я ждал письма от тебя! Чем больше возрастало мое страстное желание увидеть тебя, тем более яркими красками рисовало мне мое воспоминание картину прошлого счастья, — тем сильнее укреплялась во мне уверенность, что Дельфина будет моей, вполне моей!

И вдруг эти загадочные строки: «Жди меня в Этюпе. Каждое дерево, каждый цветик, каждая маленькая струйка будут просить за меня!» Ты приходишь ко мне и нуждаешься в каком-то заступничестве?! Но я не хочу раздумывать об этом, не хочу оскорблять тебя никаким подозрением, хочу жить только блаженным ожиданием.

Каждый день я наполняю вазы свежими цветами, каждый день велю ставить на круглый стол, в садовом зале, корзины, наполненные фруктами. И когда я одиноко сижу за своим обедом, то всегда наполняю два стакана пламенно-красным вином. Я смотрю часами в подзорную трубу на дорогу, стою на террасе, пока не начну дрожать от сырого осеннего ветра, и жду, не покажется ли платье, не услышится ли голос…

Когда ты придешь, возлюбленная, чтобы больше не уходить? Все готово!

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Этюп, 23 ноября 1784 г.

И вот ты опять ушла! Словно темное, траурное покрывало повис туман над садом и печально стоит белый маленький замок с закрытыми ставнями. Я не могу оставаться здесь без тебя, здесь точно кладбище теперь! В каждой комнате, на каждом стуле, перед каждым столом и — снаружи, под вязами и плакучими ивами, как будто погребено мое мертвое счастье. Последние, поздние цветы, которые ты сорвала, вянут в стаканах и наполняют запахом разложения комнаты, которые так недавно были полны ароматом твоего присутствия.

Ты одарила меня неизъяснимым блаженством, ты превратила дни в сладостные сновидения, а ночи — в праздник богов. Не была ли ты тайком у Афродиты и не у нее ли ты научилась изготовлять волшебный напиток любви, обуздывающий мысли, прогоняющий сомнения и сковывающий волю?

Только теперь я начинаю пробуждаться от опьянения. Разве ты не сказала мне: «Имей терпение!» Говорила ли ты о нескольких неделях или это были месяцы?!..

Ты оставила также без ответа вопрос, который я поставил тебе, когда ты велела мне уйти! Сегодня я сидел перед храмом Венеры, под дождем желтых листьев, сыпавшихся на меня, и вдруг, — улыбка богини показалась мне такой насмешливой, такой… двусмысленной!

Дельфина, возможно ли, что ты только мной играла? Пирш, Шеврез, Альтенау, — снова приходят мне на ум все эти имена, которые довели меня некогда до отчаяния, забытого мною только в твоих объятиях. Или же я только увеличиваю собой этот ряд?..

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине

Монбельяр, 6 декабря 1784 г.

Возлюбленная! И я мог тебя мучить, когда ты и без того пережила столько дурного! Я слышал о внезапном исчезновении Калиостро. До меня дошли даже слухи, что Роган из-за этого пробовал лишить себя жизни. Он все потерял и увлек за собой еще других в эту финансовую катастрофу.

То, что тебе пришлось пережить, моя любимая, глубоко потрясло меня. Это было ужасно, когда маркиз, в слепой ярости, разбивал молотком свою лабораторию, так что народ, привлеченный шумом, сбегался к его окнам. И как должно было обливаться кровью твое нежное сердце, когда этот несчастный, обманутый, упал перед тобой, заливаясь слезами.