Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

Наваждение, твердо решила Айше, продолжая, однако, жадно разглядывать портрет. Морок, наведенный коварной чернокнижницей. Иначе откуда бы на шее и запястьях нарисованного двойника Бал взялись такие богатые украшения? Да, почтенный Аджарат не бедствовал, но золотое ожерелье с рубинами и браслеты в пару к нему может носить султанская дочка, а вовсе не дитя того, кого зовут «спасающимся от кровной мести». Откуда в ушах Бал тяжелые золотые серьги с узором-чеканкой – у нее ведь, Айше знала, вообще уши не проколоты! И улыбается эта Джанбал так, как настоящая никогда бы не улыбалась: кокетливо, со значением… Тьфу, распутница!

Айше в сердцах отвернулась от портрета – и столкнулась взглядом с евнухом, вынырнувшим из какого-то неприметного коридора, ведущего в галерею. Евнух смотрел пристально, словно чувствуя подвох. И впрямь, чего это незнакомая ему девушка глазеет на всем известный портрет?.. Не давая ни ему, ни себе времени подумать и опомниться, Айше бросилась прочь.

– Эй! Стой! Ты куда?

Уже потом Айше догадалась, что вести себя следовало как ни в чем не бывало. Подумаешь, какая-то новая служанка ходит по дворцу, дивится всяческим чудесам! Но повернуть время вспять и повести себя естественно там, где свалял дурака, Аллах не позволял даже святым.

– Стой, говорю тебе! Эй, стража! Стража!

Воистину, коридоры во дворцах Истанбула подобны четкам в руках грешника – сколько их ни перебирай, какими путями ни следуй, а все равно проклятье тебя не отпустит. Айше металась по этим коридорам от одного пустого и просторного зала к другому, шарахаясь от людей и от звуков, от теней и от собственных страхов, все отчетливее понимая: петля сжимается. Стражи этих покоев неторопливы, но обстоятельны – все обыщут, ни одной мелочи не пропустят.

В отчаянии Айше свернула куда-то наугад, затем еще и еще… и буквально натолкнулась на неспешно идущую женщину.

– Что с тобой, дитя? – раздался на удивление знакомый голос.

Айше обомлела. Перед ней стояла… Эдже-ханум!

Воистину, чудеса этого дня и не думали заканчиваться!

И вновь Айше сначала жарко прошептала: «Эдже-ханум, умоляю, во имя Аллаха и детей твоих, спаси меня!», а затем уже подумала, что, возможно, не стоит доверять женщине с таким знакомым лицом, но одетой абсолютно иначе. Эдже-ханум носила одежду, в которой невозможно было усмотреть даже тень непристойности, а у ее двойника были лишь легкая жилетка поверх полупрозрачных длинных рукавов, ткань которых даже в Амасье, городе, привыкшем к нарядам иноверок, вызвала бы те еще пересуды. А уж качество этой ткани… да, такую можно было найти только за бешеные деньги, сама Айше одевалась в нечто подобное, поскромнее, конечно, хотя по цене сопоставимое. Эдже-ханум подобной роскоши не носила никогда. Глубокий вырез на груди также вогнал бы любого амасьинца в краску… ну или еще что-нибудь сделал бы с правоверным, но без внимания подобную распущенность никто бы не оставил. А уж сапфировое ожерелье, возлежащее на этой груди и явно привлекающее к ней внимание, тоже стоило бешеных денег. Так что эта, здешняя Эдже-ханум, как и здешняя Джанбал, красующаяся на портрете, были настолько ненастоящими, что впоследствии Айше лишь головой качала да удивлялась, как могла она оказаться настолько слепой. Но оказалась и прибегла к помощи той, у которой в здравом уме не попросила бы глотка воды, даже умирая от жажды.

Эдже-ханум отстранилась слегка, поглядела удивленно, и Айше уже хотела было повторить свою отчаянную мольбу, но в галерее гулко затопали сапоги стражников, и женщина, ухватив Айше за руку, быстро произнесла:

– Идем. Быстрее!

Оставалось лишь подчиниться.

Направляясь с девчонкой в свои покои, Михримах не могла отделаться от тревожно-радостного предчувствия. Вот она, весточка из прошлого!

Жива. Главное – ее сестра жива. Та самая, родная, родней которой у Михримах так никого и не было всю ее жизнь – уже достаточно долгую и, скажем прямо, не слишком печальную. Муж, Рустем-паша, оказался человеком неплохим: жену ценил, детей любил, делами занимался усердно. Чего еще хотеть? Аллах слишком многим и такого не посылает. Ну а если так и не зажглась в сердце страсть, та самая, которую вызвал паренек с уже старательно забытым именем, то что с того? Замуж, как известно, выходят не ради любви, но во имя совсем других вещей. Ради власти, ради влияния – причем хорошо еще, если удастся себе тоже крупицу от этого влияния урвать, а не быть послушной куклой в руках мужа… и собственной матери.

С Хюррем-хасеки они никогда не были особенно близки, да так близкими и не стали. Особенно после той ночи, когда планы великой Хюррем-султан едва не были сорваны двумя взбалмошными девчонками. Да, Михримах не рискнула тогда блестящим будущим ради оборванца-невольника… но мать ни на миг не поверила, что о планах Орыси вторая дочь ничего не знала. Не поверила и не простила до конца.

Иногда Михримах казалось, что хасеки Хюррем не умеет прощать. И любить тоже толком не умеет.

А иногда Михримах-султан думала, что сама она куда больше похожа на свою мать, чем ей хочется. Вот Орыся была другой… но Орыся еще и была обузой. На самом деле, избавившись от дочки с родинкой на виске, Хюррем-султан наверняка вздохнула свободно. Но простить Михримах так и не смогла.

Михримах хорошо понимала мать, со временем начала понимать все лучше и лучше, а вот образ мыслей Орыси начинал казаться неправильным. Это пугало ее саму, но… что было, то было, и Аллах посылает правоверным испытания по их силе.

Была дочь, Айше Хюмашах, и трое сыновей. С дочерью Михримах срослась душой и сердцем куда ближе, чем с остальными детьми… хотя это и грех: ей, правильной жене и матери, подобает больше любить мальчиков, наследников Рустема-паши. Но…

Женщины – они живут дольше, чем мужчины с их мужскими занятиями; к ним можно привязываться без страха, без мыслей о внезапном расставании. Да, женщины, взрослея, выходят замуж, но это совсем не то же самое, что имеют в виду, говоря об «отрезанном ломте». С замужними дочерьми можно видеться, можно ходить друг к другу в гости, обсуждать наряды и сплетничать о мужьях, обдумывать в тиши садовых беседок то, что впоследствии воплотят в жизнь мужчины… те самые мужчины, которые убивают друг друга и умирают в расцвете лет.

Дочери остаются в живых, а сыновья умирают. Жестокая правда жизни, с которой со временем смиряешься, особенно если ты – дочь великого султана. Из братьев в живых останется лишь один, и сейчас даже не угадаешь, какой именно. Уже ведь началось…

Шахзаде Мустафу Михримах, честно говоря, не жалела – во-первых, сложно дочери Хюррем жалеть сына Махидевран, а во-вторых, она и не помнила толком старшего брата. Говорили, что он благочестив, но Михримах слышала то же самое обо всех своих братьях: и о распутном пьянице Селиме, и об интригане с черной душой Баязиде. Смерть Джихангира вызвала немало слез, но… такова судьба всех шахзаде, кроме того, который станет султаном.