Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

Между тем не было решительно никаких причин, по которым они могли прозвучать. Ну, «молодой господин» – понятно: она сейчас в одежде юноши, то есть не Бал, а Бек. Однако ни за кем она, понятно, не пришла. И вообще, в ювелирные ряды Сандалового бедестана приходят не «за кем-то», а «для чего-то».

Бал перед этим прошлась меж рядов раз-другой, подумала и решила, что ей уместнее не к ювелиру подойти, а к саррафу, меняле. А когда приблизилась к меняльному прилавку, там как раз происходила какая-то странная церемония: хозяин, немолодой уже армянин, встал из-за него и с величайшим почтением уступил место за прилавком какому-то совсем древнему старцу. При этом соседи по ряду громко приветствовали старика, а он благожелательно кивал им, пропускающему его к прилавку меняле, даже кому-то в толпе посетителей, наверное завсегдатаю, постоянному клиенту. Потом с достоинством уселся на место саррафа, утвердил на носу целых две пары зрительных стекол разной выпуклости и покойно сложил перед собой руки в ожидании клиентов.

Девушка подумала и решила, что ее это не касается. Сарраф есть сарраф. На всякий случай выждала немного, огляделась (тот, благообразно-седобородый, в расшитом золотом халате, уже стоял неподалеку, но к прилавку сунуться не спешил) – и шагнула вперед.

Позавчера их с Айше дело наконец сдвинулось с мертвой точки. Джанбал, правда, не знала, стоит ли этому радоваться или наоборот. Кяйя кадыны, ключница с гостевого подворья, к которой их надоумили обратиться, вот уже пять раз подряд отвечала как-то неопределенно, мол, посмотрим, – но во время шестой их встречи, украдкой оглядевшись по сторонам и сделав знак говорить потише, незаметно сунула Бал записку. Они с Айше прочитали ее вместе. Там было сказано, что через день ей, то есть ключнице, предстоит быть на крытом рынке, в Сандаловом бедестане, вот пусть туда и приходят, тогда-то и тогда-то, возле таких-то прилавков (с благовониями, конечно, куда ж и идти высокопоставленной служанке, чтобы самолично: для менее ответственного дела своих подручных пошлет).

Там и выяснилось, что наняться в горничные на самом-то деле можно. Но для этого требуются не просто деньги, а большие деньги. Потому что ключница представляет на том подворье дворцовое хозяйство, а ведь это вдобавок еще и павильон семьи шахзаде Баязида. Пускай она не в столице сейчас, но на гостевом подворье всегда есть некто, являющий собой «Баязидово око». И закрыть это око можно только золотым веком.

Имя женщина не назвала, а вот общую сумму, для себя и для «ока», назвала без колебаний.

Айше пришла в ужас: таких денег у них не было. Джанбал же не слишком растерялась. Похоже, настало время снести в ювелирный ряд ту пару серег, которые мама подарила ей незадолго до… Бал запретила себе вспоминать об Амасье, о родительском доме, о побеге. Но серьги – ее.

Это не тот топазовый амулет, который дан ей… она сама затрудняется понять для чего – но для чего угодно, только не для продажи. А вот серьги, никогда не бывшие в ее ушах, превратить в золото можно. И золота этого, девушка знала, будет много, потому что ценность серег не в весе, но в искрящейся россыпи драгоценных камней.

Все равно она их не носит, да и не будет носить: для юноши по имени Бек это было бы, мягко говоря, странно. Разве что потом…

Впрочем, если все удастся, если месть удастся тоже, то не будет никакого «потом». Ни серег, ни Айше, ни Джанбал. А дырки в ушах пробьют вместе с головой – и это если очень повезет…

Допустим, не будет и Баязида тоже, младшего из отпрысков Хюррем-хасеки. Великое утешение.

Бал зябко передернула плечами.

И вот теперь она стоит в том же самом бедестане, только у других рядов, перед меняльным прилавком. А старый меняла, едва глянув на положенные перед ним серьги, перевел взгляд на нее и задал этот несусветный вопрос: «Ты пришел за мной, молодой господин?»

Она снова оглянулась. Потом прокашлялась. Но нельзя же тянуть до бесконечности.

– Ну… Я пришел к тебе, почтенный, но… не за тобой. И принес то, что принадлежит… моей сестре. С ее ведома и согласия.

Старик смотрел на нее прежним взглядом – чуть ли не со страхом. Впрочем, нет, страха в его взгляде не было ни крупицы: так, наверное, смотрит в лицо смерти тот, кто к ней совершенно готов и отнюдь не боится ее. Может быть, даже ждет.

Осознав это, девушка пришла в полное замешательство. Ну не печать же Азраила у нее на лбу в самом-то деле!

– Я хотел бы получить за эти серьги достодолжную плату золотом, – твердо сказала она, в минуты замешательства, как всегда, действуя с особой уверенностью. – Предпочтительно в дукатах, все или большей частью.

(Венецианские дукаты – не самая удачная монета для повседневных расходов, но ведь им с Айше предстоит не тратить эти деньги на покупки или оплату жилья, а сразу отдать как бакшиш за возможность работать служанками.

Воистину, если в Блистательной Порте кто-то порой умирает с голоду, то лишь потому, что он слишком беден, чтобы заплатить крупную взятку. Будь у него для этого достаточно денег, смог бы устроиться на такое место, где можно худо-бедно прокормиться. Но это по карману только богатым.)

Старый меняла продолжал смотреть на нее все так же, словно чего-то ожидая. Краем глаза она увидела, как прежний сарраф (он, оказывается, не ушел далеко от прилавка), заподозрив неладное, подался было вперед, но старик, не оборачиваясь, повелительно вскинул руку – и тот остановился, а затем торопливо попятился, исчез из виду.

– Ты не обратился ко мне по имени, молодой господин. – В голосе старика по-прежнему звучало ожидание.

Так. В какую бы историю она по странной случайности ни впуталась, что-то становится слишком горячо. Может быть, лучше всего прямо сейчас взять с прилавка серьги и с извинением или, наоборот, с грубостью удалиться? Но, наверное, так к себе еще большее внимание привлечешь.

– А разве я обязательно должн… должен его знать? Мы ведь видимся впервые, почтенный. Впрочем, сведущие люди сказали мне, что за этим прилавком ведет дела уважаемый Багдасарян. Если…

Старик словно бы мигнул всем лицом. Снял с носа одну пару зрительных стекол, пристально вгляделся в Джанбал через оставшуюся. Снова надел вторые очки, внимательно рассмотрел лежащую перед ним пару серег. Опять перевел взгляд на Джанбал.

– Что ж, молодой господин. Багдасарян – это мой сын, сам же я, как нетрудно понять, Багдасар. Уже пять лет Багдасарян занимает это место в ювелирном ряду – занимает заслуженно, он как ювелир и сарраф действительно уважаем, отнюдь не только за родство со мной. Однако, как положено «старому мастеру», который не бросает дела до смерти, даже если уступил свое место сменщику, – так вот, по обычаю старых мастеров раз в году я являюсь за свой прежний прилавок. И сегодняшний день – мой. Согласись же, что странно увидеть, как в этот единственный день первым к тебе подходит тот самый… молодой господин, который был… самым странным и самым запомнившимся из всех моих клиентов. Ничуть не изменившийся. Принесший мне ту самую вещь, которую я не принял у него… сейчас… да, шестнадцать с лишним лет назад. И говорящий почти те же слова совершенно тем же голосом. Настолько странно, что впору предположить: это и есть твой последний клиент… Который проводит тебя в вечные чертоги, положенные честным ювелирам.