Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

Для того чтобы уместить дальнейшие события, времени не потребовалось урвать у самого себя большой кусок. В крайнем случае столько, сколько занимает чтение обеденного намаза… хотя иные торопыги и его ухитряются вдвое быстрее прочитать, но будут они горько удивлены на том свете, когда узнают, что все эти поспешные молитвы не зачлись им [14].

Резко ускорился барабанный бой: ду-дут, ду-дут, ду-дут! – и непомерные весла «Псоглавца» зачастили в темп ему. Теперь галера напоминала уже не сороконожку, а клопа-водомера, шустро скользящего по поверхности. А затем по мачтам вверх вскарабкались фигурки матросов – и вдруг водомер словно бы выпустил крылья: над пиратским кораблем косо поднялись громады парусов.

Всем известно: противоестественно такое сочетание для больших судов. Паруса – это для «мертвого» хода, только чтобы расстояния преодолевать, когда ветер хоть сколько-то попутный. А «живое» вождение корабля – в морском бою или при пиратском налете – требует весельного хода. Иначе не хватит маневренности, да и просто скорости, на боевых-то дистанциях.

Малые скорлупки вроде байд и шаиков еще могут позволить себе с парусами баловаться. Да и то у них обычно преобладает мускульный ход, весельный.

Без кюрекчи, вольных или подневольных, в море никуда. Кому бы и нужны иначе были стада галерных рабов: корми их, огромный запас воды в плаванье бери… раз за разом сменяй недолговечный в работе запас человеческого мяса, заново подгоняй для новичков оковы, а потом еще обучай слаженным действиям…Учит, конечно, в основном плеть надсмотрщика, но даже плетью раба не сразу гребцом сделаешь.

Да еще и большие пушки из-за весельных рядов на галере почти негде разместить. По-настоящему тяжелые – разве что на носу.

Таран «Псоглавца» сейчас был направлен точно в корму шаика. И три окаймляющих его жерла носовых орудий немигающе смотрели на маленького юркого беглеца. Два меньших – по обе стороны от тарана, а одно, исполинское, – над ним.

Словно бы два обитателя нездешних миров зрачками вслед ведут, собакоглавый итбарак и Тепегез, великан-одноглазец.

– Он видел деньги… – негромко сказал рыцарь послушания, отвечая на безмолвный взгляд Ламии. Тот кивнул, ему все было понятно.

Бал тоже сообразила сразу: пиратский капитан знает, что выкуп предполагался всерьез, без обмана, он своими глазами видел привезенное серебро – и не будет вот так, за здорово живешь, пускать его на дно. Другое дело, что ему, наверное, и не потребуется: покамест на двойном ходу галера их нагоняет. Долго идти с предельной скоростью она не сможет, но поди знай, где раньше выбьются из сил гребцы, на ней или на шаике.

Девушка видела единственный путь спасения: уходить в сторону, лавировать, вертеться, как стриж вокруг ястреба. Благо к ветру они могут примериться куда успешнее, чем тяжеловесно-длиннотелый «Псоглавец». И она не понимала, отчего медлят старшие. Прежде всего сам Ламии.

– Джан! – вдруг рявкнул он.

– Здесь! – в один голос отозвались брат и сестра.

– Смени меня. Все помнишь? – это Ламии сказал Беку. – А ты за братом следи (это он обратился уже к Бал).

Не дожидаясь ответа, шагнул к Беку, давая ему перехватить шкот, и тут же перебежал от паруса к рулю.

Айше, оставшись за веслом одна, сделала неловкое движение, но рукоять у нее сразу перехватили: на гребной скамье почти мгновенно оказался тот, кого Ламии сменил у кормила. В напарнице, особенно такой, как внучка султана, он явно не нуждался, без церемоний оттеснил ее бедром, буквально спихнув со скамьи. Айше ойкнула, вскочила – и тут наконец осознала свою полунаготу. Заметалась, схватила чей-то кафтан – вокруг было разбросано много чужой одежды, – торопливо запахнулась в него. Да так и скорчилась на дне шаика, от стыда спрятав лицо в коленях.

Это Бал видела лишь мельком, все ее внимание ушло на брата и Ламии. Она по-прежнему не понимала, что они задумали, но в парусном деле, бывает, важнее чувствовать.

Все ближе и ближе галера. Собакоголовая тварь, предвкушая поживу, скалится с вьющегося по ветру флага, с обоих парусов тоже. Совсем немного – и снова можно будет прицельно из луков вести обстрел.

Как-то чуть неправильно толкнулась в днище волна. В тот же миг девушка все поняла, но это было даже не важно: Ламии выкрикивает команду гребцам, налегает на кормило так, что бугры мышц, кажется, вот-вот прорвут кожу, а Джанбек с Джанбал, без слов ощущая, что нужно сделать, перекладывают парус круче к ветру.

Шаик рыскнул в сторону, забирая мористее. Галера так маневрировать не может, она начнет поворот чуть позже, когда…

Нет, ничего она не начнет. «Итбарак» проходит над тем местом, где шаик с его малой осадкой недавно всем корпусом ощутил какую-то инакость волны, и словно бы спотыкается на полном ходу, в нелепом взмахе теряя увенчанные псоглавцами крылья парусов, с грохотом обрушивая на палубу реи.

Подводные скалы, по-кошачьи выпустив скрытые морской гладью когти, вцепились в брюхо пиратского корабля, вспарывая деревянную плоть обшивки, круша ребра шпангоутов…

– Мы можем… – со странной неуверенностью спрашивает кто-то. Кажется, тот, кого Бал еще на лодке определила как старшего кюрекчи.

– Нет, – отвечает рыцарь послушания. На лице его скорбь, но голос тверд. – Ничего мы не можем сейчас.

О чем они говорят? О том, чтобы подойти ближе и перебить, сколько получится, барахтающихся в волнах пиратов, потому что берег не так уж далек и многие имеют шанс доплыть до него, а кого-то даже и захватить в плен, вот уж поделом им будет? Или о возможности спасти, подобрать на борт кого-нибудь из галерных гребцов? Ведь это тоже пленники, собратья по несчастью тех, кого сегодня расковали и вывели на верхнюю палубу! Их ли вина, что за них не был собран выкуп…

Но, Джанбал осознает это не хуже, чем рыцарь послушания, действительно ничего они не могут сейчас. На утлом суденышке. С измученной, израненной командой (те, кто сидел на веслах, сейчас лежат вповалку: силы оставили их сразу, едва стало ясно, что погоня окончена). Да еще вплотную к каменной гряде, которая опасна не только для глубоко сидящих в воде кораблей.

Что ж. Лучше так, чем все равно короткая и уже совсем без проблеска надежды жизнь в цепях, под плетьми, в смраде и полумраке гребной палубы. Галерная, каторжная жизнь. Огрызок ее.

Про себя Бал точно знала, что предпочтет смерть такому огрызку. Как видно, старший кюрекчи тоже мысленно примерил на себя участь кандальника, прикованного к галерному веслу, – и, помрачнев, молча кивнул.

– И кто ж ты таков есть, отрок?

Вопрос был задан по-роксолански.

Перед тем для близнецов Джан пролетели несколько очень наполненных минут, в течение которых их внимание целиком занимал Пардино. Стрела вошла ему под переднюю лопатку, скользнула вдоль бока, не пробив грудную клетку, – и там увязла. Вытащить ее не получалось. Джанбал нащупала острие – оно было совсем неглубоко, под кожей, – и сказала, что даже пробовать нечего: наконечник, кажется, зазубрен. Смертельно разбередит рану.