Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

Воистину пиратская стрела.

Тогда поступили иначе: сестра обняла зверя за голову, гладила, целовала, нашептывала в ухо утешения – а брат выбрал момент и коротко налег на хвостовик стрелы, протолкнув ее насквозь. Пардино только мяукнул жалобно, как котенок, хотя котенком его Бал и Бек никогда не видели, он ведь на четыре года старше их. Ну, терпи, терпи, кистеухий, тебе от роду дано девять жизней, одну ты потратил в ту ночь, когда наш отец потерял кончик пальца, другую – в ночь, когда был спасен отец Айше… а вот сейчас – третью, но у тебя еще целых шесть остается, всем бы нам так!

Наконечник действительно щерился двумя рядами невозвратных шипов. Джанбек склонился над рысью и, вплотную припав лицом к окровавленной пятнистой шерсти, зубами перекусил тонкий черенок древка вплотную к ране. Джанбек тут же выдернула то, что осталось от стрелы. Пардино снова вскрикнул жалобным, почти человеческим голосом – и вдруг шевельнулся гораздо свободнее, ощутив, как из тела ушла смерть.

Терпи, родной. Терпи, наш самый любимый. Совсем немного осталось, сейчас станет легче.

Они в четыре руки торопливо перевязали зверя, уже чувствуя и замечая, что рядом стоит кто-то, причем, кажется, не один. А потом и прозвучал этот вопрос…

Бал огляделась по сторонам. Медленно поднялась на ноги. Брат пока так и остался сидеть: он сейчас держал на коленях обмякшего Пардино, не мог его оставить.

Гребцы по-прежнему в основном лежали там, где их свалила усталость: шаик шел под парусом. Но четверо уже нашли в себе силы встать. И среди них – некто старше средних лет (впрочем, Бал знала о себе, что до сих пор, «по-детски», не очень умеет определять возраст тех, кто миновал пору юности: то ли три дюжины лет человек прожил, то ли четыре), но крепкий и жилистый, как просмоленный канат. Впрочем, иные на галерах и не выживают.

Со старым сабельным шрамом на щеке. И с обнаженной саблей в руке.

Кажется, это он же ранее, еще на «Итбараке», обратился к Бал по-роксолански. И вот теперь снова…

Поймав ее взгляд, устремленный на саблю, этот человек смутился, убрал клинок за спину. Девушка как-то сразу поняла все: сабля не для угрозы, просто он сегодня добыл ее в бою, без ножен, вложить оружие некуда, вот оно и осталось в руке. А без сабли – нет уж, отныне никогда. Разве только когда за весло сегодня брался, откладывал ее. Но и то она была совсем рядом.

Отвечать, однако, надо. А ошибиться в ответе никак нельзя. Потому что эти спасенные с галеры, да и команда барона Фондерцу – кроме нанятых кюрекчи, среди которых, правда, и Бек, и Ламии… Так вот, все это товарищи по несчастью, а сейчас вдобавок братья по оружию. Но вообще-то они воины. Сейчас – вооруженные. Только что сорвавшиеся с цепи в самом прямом смысле. Вражеские воины, потому что хотя Каторжный Паша – враг основной, ближайший и единый, все равно ведь он – пират Блистательной Порты… а бывшие пленники с Портой воевали ранее, да и в грядущем, наверное, будут… Объяснить же недавним галерникам что-то насчет мести потомкам Хюррем тем более вряд ли получится.

Тогда, в схватке на палубе, многотелый дэв определил их с Айше как своих. Но теперь он распался, и требуется новое подтверждение. Ведь если по чести, девушки на корабле Каторжного Паши были, конечно, пленницами, но совсем иначе их там содержали, чем галерных кандальников. Братом по оружию Бал для них стала лишь час назад.

Братом… или сестрой?

– Я – Георгий Ковынский, шляхтич с гербом и девизом! – это ответила не она. Ее брат, Джанбек, стоял сейчас плечом к плечу с ней, выпрямившись во весь рост (теперь он был на полголовы выше Бал), а рядом с ним, с трудом утвердившись на шатких лапах, поднялся окровавленный Пардино. – А тот, о ком ты спрашиваешь, – мой младший брат, Тарасий Ковынский. И его нареченная, о которой даже мне, родной крови, лишнее спрашивать неуместно, а уж тебе, пан, и подавно.

– Ковынский… – Человек со шрамом смерил парня задумчивым взглядом, потом скользнул глазами по лицу Бал, безусловно, узрел сходство и вновь повернулся к Беку: – Не слыхал. Твой герб?

– На лазоревом поле – летящая утка, вправо, с поднятыми крыльями и золотым перстнем в клюве. Извини, пан, но в описании гербов я не силен.

– Отчего же, вполне.

Джанбал украдкой перевела дух. Счастье, что этот дотошный шляхтич, признав Бека старшим братом, только его и расспрашивает. Она-то в последнее время о маминой семье услышала и догадалась столько, что хоть забывай обратно: больше, чем можно поверить. А об отцовском роде знала не более чем до побега. По сути, лишь то и знала, что не нужно о нем лишнего спрашивать.

– Твой девиз?

– «Здибик!» [15]. Гербу он не соответствует: сам знаешь, пан, это бывает. Зато…

И Джанбек демонстративно положил руку на голову зверя. Тот прищурился. Бал видела, до чего Пардино сейчас тяжко и больно, насколько серьезно он ранен, – и осознание этого буквально рвало сердце; но остальным могло казаться, что огромный кот лишь слегка оцарапан и готов к бою. А какова пардовая рысь в бою, они видели совсем недавно.

Вот пусть так и кажется дальше.

– Еще как бывает. – Человек со шрамом скупо улыбнулся. – Скажем, вот я – Желислав Осморг, и шляхетский девиз нашего рода – «Геральт!» [16], а герб наш именуется «Сренява»: на лазоревом поле – волнистая серебряная перевязь…

Желислав Осморг вдруг замолчал, как видно осознав, до чего неуместны сейчас геральдические упражнения. Коротко, но уважительно кивнул сперва Бал, потом Беку.

– Прости меня, юный пан Тарасий. И ты не таи зла, Ежи Ковынский. Благородных шляхтичей видно сразу. – Он чуть шевельнул правой рукой, должно быть намереваясь показать движения крыжовой рубки, но тут же остановился: в руке по-прежнему была сабля, а после такого разговора саблей размахивать точно не стоило. – Но после того, как твой брат, его невеста и его… здибик были на пиратском корабле желанными гостями… во всяком случае, так могло показаться… да и имя у твоего брата схизматское, и его дева сердца под турчанку ряжена была… Прости и ты меня тоже, панна…

Окончательно смутившись, Осморг поклонился еще и Айше, которая настороженно прислушивалась к их разговору. Та не ответила, лишь пальцы ее судорожно сжались на груди, еще плотнее запахивая кафтан.

А вот Джанбал сочла нужным ответить, разом выплеснув почти все, что знала о прошлом отца, чьим именем сейчас назвался Бек, ей оставив… второе из имен.

– Имя мне было дано в честь отцовского побратима, – холодно произнесла она, – пожертвовавшего ради побратимства своей жизнью. Сдается мне, пан Желислав, что в таких случаях о вере не спрашивают.

– И сейчас тоже спрашивать не надлежит. Тем более что святитель Тарасий почитаем и в Риме, – столь же холодно завершил их разговор подошедший сзади барон Фондерцу. Нет, это непроизносимо-насмешливое прозвище к нему сейчас не подходило вовсе, да и прежде, получается, для него оснований не было. Капитан. И здесь, на этом малом суденышке, и вообще для всех них, пока они вместе. Рыцарь послушания ордена госпитальеров, мальтийской его части.