Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

И второй человек воинской внешности появляется в пятне света. Он не говорит вообще ни слова, но если Бали-бей смотрел на Айше, то этот уставился на Бал. Невысокий, раскосый, как тюркмен или татарин из самых восточных. Без кольчуги, но со странной саблей за широким кушаком: рукоять у нее длинная, почти как у меча Фондерцу, явно для двуручного хвата. И сама сабля почему-то торчит из-за пояса обухом вперед, так ножи иногда носят.

Абсолютный незнакомец, девушки его ни разу не видели – ни во снах, ни наяву.

– Нам только кажется, будто мы что-то решаем, – говорит старик. Не тот старик, что на рыбе, а другой, тоже шагнувший в свет костра ниоткуда. На нем нет ни халата, ни чалмы, он одет так, как подобает в Порте выглядеть не правоверным, но носящим крест машаякчи , которые своего пророка Ису почитают как Аллаха и одновременно сына его. – Или что они решают хоть что-то. На самом деле все уже решено. И решили это камни. Мнение же их узнать нетрудно…

В руках его вдруг появляются ювелирные весы. На левую чашу он кладет кинжал с янтарной рукоятью, на правую – топазовый медальон…

И удивленно качает головой, потому что чаши весов замирают неподвижно. Ни одна не тяжелее другой, хотя с виду медальон против кинжала – как домашний котенок против матерой рыси.

– Раз так, решение за мной.

Несколько мгновений никак не удается понять, чей именно голос произнес эти слова. Булькающий голос, на живую речь не похожий. А потом вдруг становится ясно: говорит рыба! Та огромная золотистая кефаль, на спине которой, как на днище перевернутой лодки, стоит первый старик.

– …А мне было сказано вот что: «Пусть у нас все получится и пусть с моей семьей ничего плохого не случится», – снова звучит голос рыбы. – И да будет так.

– Да будет так! – эхом отвечают остальные. В освещенном кусочке ночи умещаются всего семеро, но голоса звучат множественным хором, словно их четыре десятка, не меньше.

И стало так.

Джанбал проснулась, как от удара или ожога, как от смертельной раны. Вскочила, прижимая руки к груди. Изумилась: топазовый амулет висел поверх рубахи, не был спрятан за пазуху.

Айше безмятежно спала, разметавшись на соседней кошме. Бебут тоже лежал на ее груди сверху, открыто.

Да что за странные дела тут творятся?

Бал облизала пересохшие губы – и вдруг ощутила во рту соленый вкус крови. На губах притом трещин не было. Ощупала все лицо, но тоже не нашла ни ранки, ни царапины.

Впрочем, на этом странности и закончились. Лишь утром, когда она пошла распутывать ишака, оказалось, что тот дрожит и весь в мыле. Будто не пасся привольно, а шайтан на нем всю ночь ездил, причем задом наперед.

Лошадей полагалось привязывать во дворе, под раскидистым явором. Только не было у них лошадей, даже ишака теперь не было.

Когда впереди показалась городская стена, Айше сказала: «Продадим ослика, снимем жилье». Джанбал удержалась от усмешки: сколько месяцев они в прошлом году провели тут, а подруга так и не знает, какие цены в столице столиц.

Впрочем, именно так они и поступили: ишака продали, жилье сняли. Другое дело, что не за те деньги, которые выручили от продажи. У них еще оставалось серебро из кошеля, что хранился под первой гребной скамьей той лодки, на которой…

Бал поспешно придушила это воспоминание, потом на всякий случай еще свернула ему шею, бросила наземь и наступила, чтоб хрустнуло.

Жили они теперь в далеком квартале, в беседке с земляным полом посреди неухоженного сада. И с похожим на насмешку правом размещать лошадей под деревом. Но более-менее удобно: из этого сада есть не просматривающийся со стороны дома выход и ды́ры под старой изгородью, которые Бал отыскала на второй же день. Они не видны в кустах, однако через них пробираются бродячие собаки, чуть-чуть расширить – и для них с Айше это будет тайный лаз на крайний случай. Пока, впрочем, такой уж острой необходимости нет. Даже использовать чередование мужской и женской одежды получается: хозяин уверен, что сдал беседку двум братьям, а если кто из этих молодых, но уже достаточно взрослых ребят и зазовет к себе служаночку из небогатого дома, что дальше по улице, так это грех невеликий, особенно если никто из домовладельцев о том не знает, сохраняет возможность не знать. Лишь бы не наглели, лишь бы выводил он потом эту девицу тайком, благо через сад это можно сделать.

Вот и отлично.

Еще одно немаловажное достоинство: тут все же дешевле, чем в караван-сарае. Ведь теперь у них не было для подстраховки драгоценностей, которые можно продать: все осталось в кешке у капитана по прозвищу Никто.

(О Аллах, даруй этому капитану, обеим его ипостасям, благополучное возвращение из того рейса, в который мы его проводили, и из всех остальных рейсов! Я уже обещала, что ничего не буду у тебя просить, но вот теперь правда ничего больше не буду, честно-честно!)

Когда придет осень, тем более зима, тут, наверное, будет слишком холодно. Хозяин уже намекал, что если они пробудут тут до осени, то он готов совсем за небольшую доплату уступить в пользование два набитых шерстью тюфяка и верблюжьи одеяла. Или довольно дешево сдать клетушку в цокольном этаже, сейчас нежилую, заставленную всяким хламом, но ведь его можно и убрать.

Впрочем, до поздней осени они вряд ли останутся в столице. Тут уж одно из двух. Либо им… повезет – и тогда Айше исполнит свою клятву, которую исполнить – при ОЧЕНЬ большом везении – можно, но уцелеть после этого никакое везение не поможет…

(Этой мысли Бал тоже тщательно скрутила голову, с силой швырнула на мостовую и растоптала на сей раз уже обеими ногами.)

…Либо ослабнет воля сабур-таши, иссякнут его янтарные слезы – и они с Айше вспомнят, кому должны принадлежать, кроме клятвы. Или сама она, Джанбал, напомнит об этом своей подруге, сестре, жене своего брата.

Она переступила порог – и застыла. Айше в беседке не было. Их единственный сундучок, небольшой, но тяжелый и надежно запирающийся, распахнут, ключ в замке, ничего, кажется, не пропало, там вообще мало что хранится; да, ничего не пропало, кроме… одежды служанки. Верхнее платье-плащ, колпак с лентой, легкая вуаль – она-то для служанки на улице не очень обязательна, это только если наниматься в приличный дом…

Она что, совсем с ума сошла?!

Джанбал ощутила укол в сердце. Она как-то сразу все поняла – еще до того, как заметила лежащее прямо поверх вещей письмо.

Не сразу смогла заставить себя взять его в руки. Сердце прыгало, стучало изнутри по ребрам, строчки расплывались перед глазами…

«О, моя Джан, душа моя, единственная подруга, старшая и младшая сестра, – прости!

Помню, что еще в прошлый раз мы договаривались: с Сельви-ханум, той ключницей, встречаешься ты, в таких разговорах за тобой и первое, и последнее слово. Знаю и признаю́, что это правильно. Я не собиралась тебе лгать. Она, эта кяйя кадыны, буквально столкнулась со мной, случайно, возле тех же рядов, благовонных, в памятном тебе бедестане. Узнала меня и очень обрадовалась. Сказала, что вот-вот семья моего сводного брата посетит отведенные ей гостевые палаты, так что новые служанки там будут в цене. Я сказала ей, что о названной ранее цене сейчас не может быть и речи, однако ключница только головой покачала: мол, давно отслужен тот намаз и остыл тот обед. Теперь, как выяснилось, не вообще служанки нужны, а юные девушки, умеющие рассказывать сказки. Моя сводная племянница – ты знаешь, о ком я говорю: девочка, которую мой брат, ее отец, назвал в честь нашей с ним тетки, – раскапризничалась не на шутку. Никого из нынешних сказительниц, что теперь вокруг нее, слушать не желает, а на столичном подворье, так уж вышло, других вообще нет, оно ведь пустовало. Там же, отойдя от прилавка, ключница выслушала меня, пришла от моих сказок в восторг и поведала, что такую сказительницу она за совсем малый бакшиш на службу возьмет, причем вперед лишь половина, остальное готова принять по частям из того серебра, что мне новые хозяева выплачивать станут.