Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

Шла Джанбал как на плаху, причем не свою. Была уверена, что опоздает. Ну а как можно не опоздать, если дочь шахзаде Мустафы, принадлежащую клятве и подвластную воле Желтого Камня, прямо от ворот повели к девочке… Если даже не обыскали толком перед этим…

(Тут впору задуматься о чем-то вовсе плохом, но нет на это времени: сразу приняли бакшиш, торопливо пропустили, наспех обыскали, а теперь ведут почти бегом!)

И вот – Михримах-султан, живая, веселая и ясноглазая, сидит в обнимку с Айше-султан. Младшая с упоением слушает сказки, старшая чуть ли не с таким же упоением их рассказывает. На лицах обеих – выражение полнейшего счастья.

– Госпожа, обедать! – сахарным голосом говорит-поет служанка, появляясь в дальней части покоев, со стороны противоположного от Джанбал входа. Но ни девочка, ни девушка словно бы не замечают ее.

– Госпожа… Юная госпожа… – В распевном голосе служанки прибавляется патоки. – О Михримах-султан, да будет дозволено мне напомнить тебе о времени трапезы!

– Ой! – спохватывается девочка. – Прости меня, Гёксель-ханум, я совсем забыла…

Хорошая девочка. Очень хорошая, если к служанке «ханум» обращается. Для дочери шахзаде это даже слишком вежливо…

Совсем уж удивиться у Бал по-прежнему нет времени: другая дочь шахзаде, Айше, поднимает взгляд – и их глаза встречаются.

Взглядами можно говорить. Можно кричать от ярости или боли. Можно умолять о милости или даровать прощение. Можно все.

«Я не могу! – шепчут зрачки Айше (маленькая Михримах все еще сидит в обнимку с ней: хотя и извинилась перед служанкой, но никуда не пошла, Гёксель-ханум сама поспешила к ней с золотым блюдом, уставленным всякими вкусностями). – Я не знала, что это будет так! Я не хочу! Я не сумею!»

Рука ее тянется к груди, прикасается к вороту – и тут же отдергивается. Да, конечно, Айше обыскали не тщательнее, чем саму Бал, кинжал на шейной тесьме все еще при ней. Слезы моря, камень терпения – рукоять его, слоновая кость – его ножны, острейший дамаск – клинок его.

«И не надо», – отвечает взгляд Джанбал.

«Забери меня отсюда! Уведи!»

«Сейчас. Сегодня же».

– Так что же ты мою дочь не режешь?

Это сказано не через зрачки. Голос настоящий, звучный и уверенный, мужской. Нетерпеливый. И, конечно, говорить так тут может только один человек.

– Что же, говорю, ты не пытаешься ее зарезать? Или хотя бы заслониться ею, приставить лезвие к ее горлу: мол, расступитесь, не то…

Бал вдруг ощутила позади себя чье-то присутствие. Не оборачиваясь, рысьим прыжком метнулась вперед – приземлилась прямо посреди комнаты, в трех шагах от Айше с девочкой, и увидела, как рука Айше повторяет недавнее движение к вороту. Только на сей раз стремительно, без дрожи.

Еще миг – и воздух прорезал летящий блеск: дочь шахзаде Мустафы, все так же сидя на полу в обнимку с Михримах-младшей, одним движением выхватывает из-за пазухи кинжал и, не вставая, мечет его в шахзаде Баязида.

Между ней и ним не более пяти шагов.

Время останавливается. Нет, оно напрягается, как жильная тетива лука; плывет и тянется, как патока в голосе Гёксель-ханум (та сейчас пронзительно визжит, но этот звук существует словно бы отдельно). Медленно ползет через мгновения и шаги кинжал; выскакивает кто-то из потайной двери позади Айше; кто-то другой, ранее бывший за спиной Джанбал, кидается на нее столь же стремительно и медлительно разом, движением пловца протискиваясь сквозь загустевший воздух…

Нож, даже специально предназначенный для метания (а бебут все же не таков) – не самое страшное на этом свете. На тренировках они с братом в трех случаях из пяти успевали отбить метательный клинок саблей, в семи из десяти – уклониться. Баязид – воин. Он учился дольше, чем они, и выучился большему. Видно, что он отслеживает полет кинжала, определяет, куда тот направлен – не в лицо, не в шею, – и… даже не предпринимает попытки уклониться. Хотя направлен кинжал в грудь. В левую ее сторону.

Тут все и объединилось. До невозможности легкая возможность наняться во дворец, оскорбительно небрежный обыск… Вежливость девочки, зовущей служанку «ханум», и то, с какой охотой она слушает сказки, даже не думая капризничать…

Ну и то, как шахзаде Баязид смотрит на летящий ему в сердце кинжал.

Дальше бытие обретает обычную скорость. Визг служанки взмывает до немыслимой высоты; на Бал и Айше обрушиваются одновременно, по двое на каждую, валят на пол, умело заламывают руки; бебут с янтарной рукоятью ударяет Баязиду в грудь напротив сердца, пробивает атласный кафтан и остается торчать.

– Я не твоя дочь, почтеннейший эфенди, – говорит девочка столь же вежливо, как давеча обращалась к служанке. Она, по-видимому, совсем не поняла, что происходит вокруг. – Мне сказали, что сегодня меня будут звать «госпожа Михримах», но все равно мой отец – не ты. Он служит в дворцовой кухне, и его зовут…

– Ладно, не продолжай. Пусть зовут как угодно.

Джанбал распластана на полу, но лицо ее обращено в сторону шахзаде, она все видит, как и Айше, лежащая рядом с ней щекой к щеке. Баязид, не морщась, спокойно выдергивает кинжал из своей груди. Подносит острие к глазам. Внимательно рассматривает.

– Хорошая сталь, – говорит он, ни к кому не обращаясь. – Не в кольчугу ведь ударило, а прямо в пластину чахар-айнех [22], – а клинку хоть бы хны. Впрочем, к иблису клинок, отличной стали у меня на десять жизней хватит. А вот рукоять…

Шахзаде с одинаковым любопытством попеременно смотрит то на эфес бебута, то в лицо Айше.

– Это о нем писал мой брат, твой дядя? – с интересом осведомляется он.

Айше рвется из удерживающих ее рук и кричит – так страшно, что ее голос перекрывает визг до сих пор не умолкающей служанки. Баязид морщится и делает знак: увести.

– Что он говорил о брате? – спрашивает Бал.

– О ком? – Айше с трудом шевелит разбитыми губами.

– О брате. Или о дяде.

Они лежат рядом, связанные, в какой-то полутемной каморке. Каменный пол холодит тела сквозь рваные циновки.

– А это имеет теперь какое-то значение? – горько усмехается Айше.

– Не знаю. Вряд ли. Что сейчас вообще может иметь значение?

Странно, что их не разлучили сразу. Возможно, у шахзаде для этого не так-то много помещений, особенно если он стремится сохранить дело в тайне: это ведь не его собственный дворец. Но, может быть, дело проще: Баязид уже знает все, что ему нужно, и об Айше, и о кинжале. А прочее ему попросту не интересно.

Вот и хорошо. Значит, не будет доискиваться, что за сообщница, из какой она семьи…

– Мне – дядя, ему – брат… – Айше все же решила ответить. – Шахзаде Джихангир. Отец послал ему этот бебут перед тем, как… А он, Джихангир, вернул его. После того, как…