Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

– А что он писал о нем?

– Не помню… Я невнимательно прочитала, – признается Айше. – У меня тогда вообще все плыло перед глазами… Но он мудрый, дядя Джихангир. Книжник. Был.

Джанбал, сумев извернуться, с трудом дотянулась до подруги связанными руками, погладила ее по лицу. Та всхлипнула.

– Ничего страшного, – утешила ее Бал. – Скоро мы его сами спросим.

– Да… Может быть, даже сегодня. Слышишь? Слышишь?! Прямо сейчас, наверное. Это идут за нами!

– Да едва ли… – рассудительно ответила Джанбал, прислушиваясь к шуму в коридоре. – Когда за нами придут, мы, в лучшем случае, их шаги услышим. А эти вот спорят, ссорятся.

– Ну куда тебя несет, женщина?! – доносится сквозь дверь раздраженный голос Баязида.

– Здесь мой дом в той же мере, что и твой! – бесстрашно отвечает молодой женский голос.

– Да будто бы?!

– Так и есть! – снова звучит тот же голос – и вдруг он словно двоится: – В доме своего деда ходим где хотим, все двери отворяем!

Айше, тоже поневоле начавшая прислушиваться к разговору, вдруг с удивлением переводит взгляд с двери на свою названную сестру. Та улыбается уголком рта. Ей очень даже знакомо такое одновременное звучание двух голосов, пускай и не этих.

– Вы в доме деда, а я – в доме деда и отца!

– Вот иди и скажи своему отцу, нашему дяде, пусть он нам запретит! – Голос снова звучит сдвоенно. – Может быть, он забыл, кто наша мать, но навряд ли! А пока не сказал, что забыл это, так и ты помнить изволь!

– Опять дядя… – пробормотала Бал. – Ну давай, вспоминай семейную историю. Кого это к нам сейчас несет?

– Думаешь, это имеет для нас какое-то значение?

– Как раз может и иметь. Дом деда, мать, отец, дядя… два голоса как один звучат, – не первой молодости тетки, лет двадцать – двадцать пять… Неужто не вычислишь?

Похоже, даже в такой момент ей все-таки удалось поймать подругу «на слабо». Айше задумалась.

– Ханум и Фюлане, наверное, – предположила она. – То есть Ханум-султан и Фюлане-султан. Дочери Хатидже-султан, сестры султана, моего деда. Только у них сейчас с Баязидом общий дедушка, Селим Жуткий. Мне он прадед.

– Жуткий прадед. Понятно, – кивнула Джанбал. – А отец их кто?

– Ибрагим-паша, бывший великий визирь, – неохотно буркнула Айше. – Его убили давно, нас с тобой еще на свете не было.

И отвернулась к стене.

Две женщины ворвались в каморку, точно вражеское войско. Или, наоборот, войско союзников, пришедшее на помощь?

Быстрые руки переворачивают Бал, ощупывают ее лицо и волосы. Развязывать ее, однако, Ханум (или это Фюлане?) не спешит.

– Нашла? – спрашивает она у сестры, которая тем временем склонилась над Айше.

– Не вижу, – отвечает Фюлане (а может быть, Ханум). – Темно. И в крови она. Вот зверюга! (Хотелось бы думать, что эта часть фразы относится к шахзаде Баязиду.)

– А я нашла! – говорит первая из сестер, та, которая осматривает Джанбал. – Вот, смотри…

И она торопливо, но не враждебно, даже бережно, поворачивает голову девушки, отводит прядь волос на виске.

– Вижу… – Голос второй сестры пресекается. – Быстро, скорее, пока он не…

Если войско может куда-то врываться, то оно может и отступать, столь же поспешно, организованным порядком. Так и не сказав ни слова самим девушкам, Ханум и Фюлане стремительно бросаются прочь из каморки.

Айше и Джанбал остается только переглянуться в полном недоумении.

– Они действительно близняшки, – произносит Бал, чтобы хоть что-нибудь сказать. – Похожи – больше нас с Беком…

– Я только одну из них толком рассмотрела, – призналась Айше. – Ту, которая с тобой возилась. Она действительно похожа… на вас с Беком.

– Что?!

– А то и есть, что похожа. Ты себя небось без зеркала не узнаешь, а я вижу… Вот лет через шесть-семь в точности так, наверное, и будешь выглядеть. Ой… – Губы Айше дрогнули, голос дрогнул тоже.

Геройствовать сейчас незачем, надеяться не на что. Поэтому девушки вдруг одновременно разрыдались.

Какие там пять лет… Для них срок оставшейся жизни – скорее часы, чем дни.

– Все это странно, – вздохнула Джанбал, вспоминая визит Ханум-султан и Фюлане-султан. – Так странно…

Айше кивнула, не уточняя, что имела в виду подруга. Во-первых, они давно уже научились понимать друг друга без слов, а во-вторых, все происходящее казалось какой-то сказкой, то ли чудной, то ли страшной. Это даже если не учитывать визит султанских племянниц. А уж если учитывать…

Отец Айше вовсе не был близок с великим визирем Ибрагимом-пашой, отцом Ханум-султан и Фюлане-султан. Скорее наоборот: шахзаде Мустафа считал Ибрагима-пашу подлой пиявкой, присосавшейся к телу Оттоманской Порты; неверным псом, отравляющим своим гнусным лаем султанские покои. Эти и не менее резкие слова Айше слышала с самого детства… или ей так казалось, что она слышала их от отца, а на самом деле – от слуг, повторявших слова шахзаде? Пожалуй, второе – но она в этом не уверена: мала была слишком.

Со смертью Ибрагима-паши шахзаде Мустафа немного успокоился, ведь говорить плохо о мертвых означает не уважать себя и Аллаха. Так что больше имя Ибрагима-паши в доме почти не упоминалось. Это много говорило об отношении шахзаде Мустафы к Ибрагиму, ведь отец и для врагов мог найти доброе слово. И тут – нате вам, дочери Ибрагима-паши так сильно заботятся об Айше…

Хотя нет, вовсе не об Айше они заботились. Их внимание было привлечено скорее к Джанбал. О Джанбал они говорили, пускай и совсем непонятно, ее судьба была им важна. Что тоже непонятно. Забота об Айше хоть родством может объясняться – как-никак султанская кровь… Объяснение, конечно, шито белыми нитками, ведь сколько уже пролито той крови и сколько еще прольется, но лучше уж такое объяснение, чем никакого. А вот в случае с Джанбал объяснения как раз и нет. И если вспомнить внимание Михримах к Эдже-ханум, так все еще сильнее запутывается.

Кто же она такая, эта Эдже-ханум, что ради нее султанские племянницы срываются с места, защищая ее дитя, а султанская дочь ради весточки о ней выручает из беды вовсе неизвестную девчонку? Да еще и муж у нее «немножко Хызр»…

Айше и впрямь не знала, что думать. Спросить у Джанбал напрямик? Мысль, конечно, здравая, и по зрелому размышлению так и стоило поступить, тем более что Бал, скорее всего, сама желает поговорить с подругой по душам и разъяснить все. Но здесь, во дворце у Баязида, подобный разговор не просто неуместен – он вреден и смертельно опасен. Сколько пар ушей приникло к стенам комнаты, куда заточили подруг? Сколько соглядатаев не спускает с Айше и Джанбал глаз ни днем, ни ночью?

Комната, в которую стараниями племянниц султана перевели девушек, была не такой убогой, как предыдущая, но с таким же маленьким, похожим на бойницу окошком. Света сквозь него проникало совсем мало, и потому в комнате день и ночь горели два светильника. Вместо драных циновок молчаливые евнухи-стражи принесли вполне приличные матрасы и даже озаботились парой подушек и тонкими одеялами, так что привычные уже к лишениям Айше и Джанбал ко сну отходили с удовольствием: только такими удовольствиями они сейчас и жили, каждое новое предощущая, как, может быть, последнее. Кормить тоже стали куда лучше. В остальном, увы, удовольствий по-прежнему было мало.