Эмине Хелваджи - Наследница Роксоланы

Баязид этого не понимал. Впрочем, тут не о чем пока злословить. Некоторые вещи приходят в голову лишь с возрастом.

Хюррем внезапно поймала себя на том, что думает о чем угодно, лишь бы оттянуть момент, когда придется действительно выяснять: вот та, другая девушка, она дочь Орыси или нет? А когда осознала свои чувства, то рассердилась. Она, великая султанша, боится? Правда, что ли?

Впрочем, в жизни своей Хюррем много чего боялась и не собиралась стыдиться этого. Но то был страх за саму жизнь свою, а это… это другое.

Более медлить Хюррем не стала. Подошла и ласково погладила испуганно отшатнувшуюся было девушку по голове. Словно ненароком приподняла волосы на виске…

Вот она, родинка. Родовой знак, проклятье и благословение – смотря в какой семье появится ребенок.

Колени чуть было не подкосились, но усилием воли Хюррем взяла себя в руки.

– Как зовут тебя, дитя? – спросила еле слышно.

– Как зовут тебя, дитя?

Когда-то Айше уже слышала эти слова – от ведьминой дочери. Теперь их произносила сама ведьма и обращены они были к Бал.

А интонация – один в один.

Ведьмино семя, ведьмино племя…

Джанбал твердо и уверенно ответила, не забыв добавить в конце «госпожа». Айше бы так не сумела. Айше бы осыпала проклятьями шайтаново семя, ведьму, убившую ее родню!

– Ты ведь знаешь, кто я, дитя? – тем же тоном осведомилась Хюррем.

«Убийца!» – хотела крикнуть Айше, но осеклась, когда Джанбал уверенно ответила:

– Ты, госпожа, Хюррем-султан, милостью Аллаха великая султанша.

Как она может? Как может так пресмыкаться перед проклятой ведьмой?

– Ты не все знаешь, Джанбал, – едва заметно усмехнулась Хюррем. – Мать не рассказывала тебе о том, какого ты рода?

Айше насторожилась. Судя по выражению лица Бал, она явно не ожидала такого вопроса.

– Я знаю о том, какого рода мой отец, – после некоторого раздумья осторожно ответила Джанбал. – Он издалека.

Хюррем усмехнулась чуть более открыто:

– Да уж, воистину не все рассказала тебе мать! Ответь еще вот на какой вопрос: есть ли у тебя брат или сестра?

– Есть брат. Мы родились в один день и в один час.

– Кто из вас старший?

– Этого никто не знает, госпожа. Моя мать запретила повивальной бабке раскрыть это даже ей самой.

– Все сходится… – почти прошептала Хюррем, а затем другим, уже повелительным тоном произнесла: – Ступайте за мной, девушки. Клянусь Аллахом, многое мне нужно будет вам рассказать… да и выспросить о многом.

«Кто бы сомневался», – подумала Айше, безропотно следуя за подругой и за той, кого ненавидела больше, чем самого шайтана, хоть и не следует правоверной поступать таким образом.

Того, что она услышала, когда села с проклятой ведьмой в паланкин, Айше век бы не желала слушать, да только вот нельзя было закрыть уши и глаза, нельзя выпрыгнуть из паланкина, нельзя даже схватить кинжал и навеки заткнуть грязный рот хасеки Хюррем… той самой, убийцы всей родни… той, которая оказалась бабушкой Джанбал.

А значит, и бабушкой Джанбека.

Того, кого Айше любила больше, чем самого Аллаха, хоть и не следует правоверной поступать таким образом.

Сердце Айше билось раненой газелью в силках. Мысли путались, словно пряжа, которой играет шаловливый котенок. Что же ей делать? Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного, как поступить?

Что выбрать – любовь или ненависть?

И решение пришло, как глоток воды из арыка в летний полдень, когда на небе нет ни облачка, когда освежающая прохлада возможна лишь возле лениво журчащей воды. Что есть у Айше сейчас? Подруга да возлюбленный.

Больше ничего нет.

И если удовлетворит Айше свою жажду мести – а еще неведомо, удовлетворит ли, сможет ли насытить демона ненависти вражеской кровью, – то потеряет и подругу, и любимого.

Потеряет душу свою, то, что выражается словом «джан».

Не может Айше потерять свою Джан. Своего Джан. Душу свою, сердце, все, что в мире есть дорогого. Не может.

Стало быть, о мести нужно забыть.

Это будет непросто – как на части разорваться. Уж кто-кто, а Айше-султан себя знала. Знала, как она упряма, как сильна в ее сердце сорная трава злобы. Но если в итоге, когда свершится месть, потеряешь душу свою…

Нет. Никогда и ни за что.

В конце концов, уговаривала себя Айше, разве она обязана любить роксоланку Хюррем? Разве должна уважать ее, как мать своего мужа? Нет, мать Джанбека – Эдже-ханум… ну, или Орыся, неважно. Женщина, сбежавшая от собственной матери к возлюбленному. Значит, тоже не слишком уважала Хюррем?

Мысли были опасными, но Айше думала об этом с блаженной улыбкой. Ведь все, что отвлекает от раздумий о мести, нынче хорошо.

Джанбал о чем-то тихо и сосредоточенно разговаривала с бабушкой.

…Для правоверных понятие святости не вполне допустимо. Оно слегка многобожию сродни, потому гяуры-машаякчи в святых и веруют. Ну, так они ведь вообще считают, что у Аллаха была жена Марьям и сын Иса, который вдобавок еще и отцу равносущностен. Тьфу, даже слушать такое – харам !

Тем не менее, правоверные, трудно не признать: все равны перед Аллахом, но некоторые особо заслуживают его милости. Настолько, что могут, наверное, ходатайствовать перед ним за других. А что это и есть, как не та святость, о которой говорят машаякчи-христиане?

Ну, надо думать, муллы и муфтии сумеют найти множество важных отличий. Однако мы – люди простые, нам скорее сходство видно.

И уж что Яхья-эфенди особо угоден Аллаху – так это известно всякому. Даже гяурам.

Чтобы отрицать такое, мало быть нечестивцем, надо быть вдобавок круглым дураком, да и просто сволочью. Не перед Аллахом даже (то есть и перед ним, конечно), а просто перед людьми.

Айше полюбила бы Яхью-эфенди лишь за одно только то, что он возвысил свой голос против казни ее отца и впал в немилость у султана за требование вернуть в Истанбул ее бабушку, великую Махидевран-султан. Но, пожив здесь некоторое время, Айше поняла: не любить Яхью-эфенди было просто невозможно.

Святой человек. Во всем святой, как ни посмотри, о чем ни подумай.

Целый день Яхья-эфенди пропадал то в садах, то на виноградниках, помогая своим последователям копать землю и собирать плоды. И вовсе не затем он делал это, чтобы стяжать земных благ, но лишь для того, чтобы избежать мирской суеты и не впасть в грех накопительства. Аллах велел в поте лица своего обрабатывать землю, и Яхья-эфенди был верен заветам Аллаха. Если же он не был в саду, то преподавал в своем медресе или писал стихи, скрываясь под именем Мюдеррис – «Учитель». Впрочем, что значит «скрываясь»? Как сияние солнца нельзя запрятать в один фиал, так величие Яхьи-эфенди невозможно было утаить, какое бы имя он ни принял, не желая излишней славы.