Карина Демина - Охота на охотника [litres]

– За кем?

– Что?

– За кем не доедала?

Ответом был мрачный взгляд. И пальцы, то ли погладившие кольцо, то ли примерившиеся, как бы половчей его стащить.

– Мир? – предложил Димитрий, пока кольцо и вправду не соскользнуло с пальца. Нет, само бы не должно, магия родовая отличается похвальною цепкостью, но все же… мало ли.

Лизавета вновь вздохнула и отвернулась.

– Я же не виноват, – он подошел, обнял упрямую свою невесту и поцеловал в макушку, – что ты отказывалась про них писать. А в чем Лешек провинился? В том, что наследником родился? Или вот император… ты знала, что он побывал на Берегу Слоновой Кости? Или что с китобоем ходил?

– Император?

– А еще два года прожил на Черном острове, с людоедами, его даже в племя приняли, потому как шаман сказал, будто бы он посланец солнца… он спускался в подводном колоколе.

– Врешь.

– Сама спроси, если не веришь…

– Он император, ему…

Не положено?

Димитрий знал, что ныне императору многое не положено, может, оттого время от времени и случается с ним очередной приступ неизвестной заразы, заставляющей запереться в собственных покоях. И эта же болезнь поганого свойства обрушивается на семейство Керненских…

От Лизаветы пахло еще и хлебом. Молоком.

Осенью, которая в этом году случилась на редкость рано. Золотыми кленовыми листьями. Первым дождем, что прибил пыль на мостовых Арсинора. Влажным камнем и железом, запах которого осенью становился особенно резким, хотя в городской черте давно уж не осталось кузнечных мастерских, равно как и кожевенных. Мастерских не осталось, а вот запах поди ж ты…

– Он человек, – сказал Димитрий. – Прежде всего. И мне не нравится, что из него делают этакое солнце. Солнцу не прощают ошибок. Его не любят, как любят другого человека. Оно вовсе чужое, чуждое, если ты понимаешь…

– А…

– И о ней надо будет написать. Осторожно, так, чтобы не опровергать слухи, но и не подтверждать их… вообще неплохо было бы сделать цикл статей о нелюдях. Таких, честных… более-менее… хватит нам бояться непонятного.

А вот это предложение Лизавету определенно заинтересовало. Димитрий уже научился читать выражение ее лица. И взгляд этот, слегка затуманенный, был хорошо ему знаком.

– А про…

– И про Лешека… он очень любит молоко, особенно с медом. Вообще сладкоежка страшный… и местами да, он страшен, потому что не совсем человек, хотя он и старается. Но с одной стороны древняя кровь и с другой. Думаешь, ему легко с таким наследием? В детстве его и вовсе едва ли не проклятым полагали. Только моя матушка и могла на руки брать, остальные не то чтобы боялись, скорее уж брезговали. Клятвы клятвами, тут ничего не попишешь, но, сама понимаешь, душу клятвой не изменишь. И любить не заставишь. Он на самом деле добрый, только… это сложно.

Лизавета кивнула.

Сложно.

И тяжкое это дело, родиться наследником империи. А почему бы, собственно говоря, и не попробовать? Именно с этой точки зрения… наследник.

Ответственность. Детство, которого не было.

Нет, многие не поймут. У крестьянских детей вон тоже детства нет, потому как с рождения каждый работать должен. А аристократы и вовсе решат, что потерянные годы вполне себе годная плата за абсолютную власть…

Тогда сделать акцент на ответственности?

На ноше, которая ляжет на плечи?

Дух единства, только ненавязчиво, потому как с этим духом треклятый отдел пропаганды, куда ее Димитрий все пытался заманить, но Лизавета сопротивлялась, крепко ей крови попортил. Вот пришло же кому-то в голову, а потом как в поговорке: заставь дурака молиться…

Но попробовать можно.

– Ладно, – согласилась она, закрывая глаза, потому как сложно возражать человеку, который мало что обнимает тебя средь бела дня, хорошо, что не на глазах у людей, так еще и целует.

Шею.

Щекотно и хорошо.

Просто хорошо. Чудесно даже.

– Только… – она все же нашла в себе силы отстраниться и заглянуть в глаза Навойского. – О Дарье. О ней я не знаю, что писать… если обо всех, то и о невесте наследника тоже. Но… понимаешь, уже ходят слухи, что она едва ли не безумна…

– Не безумна.

– Мне придется с ней говорить. И я не уверена, что услышанное мне понравится… одно дело – знать, просто знать. Из отчетов. Из рассказов твоих, и совсем другое – когда кто-то рассказывает… да и…

– И, – Димитрий коснулся кончика ее носа. – Это тебя смущает?

Смущает. Злит.

Она до сих пор не простила. Поняла, вероятно, потому как обладала удивительной способностью понимать других людей, но вот прощение требует совсем иных душевных сил.

– Во-первых, писать о ней не обязательно. Официального объявления о помолвке не было…

– Но ведь они… кровь… смешали. По старому обряду.

– А кто знает? – Димитрий не удержался и поцеловал этот самый любопытный нос. – Ты и я? Император? Остальные пусть думают, что Дарья – временное увлечение. Так оно и безопасней.

– А во-вторых?

– Во-вторых, завтра она объявит о своем желании уехать в монастырь.

– Что?

– Это и вправду ее желание. Лешек отговаривал…

– Насовсем?

– Нет. Пока речь идет о полугоде… или годе. Ей нужно прийти в себя. От чужого воздействия избавиться непросто, даже если воздействие давнее, опосредованное, а порой и неосознанное. Она боится, Лиза, просто по-человечески боится.

– Чего?

– Того, что до сих пор не является собой. Что ее вообще не существует как личности. Что Лешек сделал неверный выбор. И дело не в любви, а опять же в том самом воздействии. Что таких совпадений не бывает. И что ей самой не нужен цесаревич, что это вовсе не любовь, а…

Лизавета фыркнула. Хмыкнула.

И отвернулась, скрывая взгляд:

– Я все равно не знаю, сумею ли…

– Никто не знает, – Димитрий отстранился. – Но это не значит, что нельзя попробовать.

И наверное, он был прав.

Только на сердце все равно было не так. Неправильно. Лизавета тронула кольцо, и прикосновение к нему вдруг успокоило.

– Скажи, – она с трудом сдержала вздох, – а ты еще не передумал?

– Не дождешься.

– Тогда… – она прикусила губу. – Может, давай поженимся? Только тайно. Что? Дыру на первой полосе надо же чем-то заполнить…

Тихий смех был ей ответом.

На берегу женщина в темном вдовьем платье кормила чаек. Она отламывала куски от мягкого багета, швыряя в воздух, и белая стая верещала, била крыльями, норовя подхватить все до крошки.

Пахло морем. Йодом.

Песком, который потемнел от влаги. Впрочем, это обстоятельство не помешало мальчишке ковыряться в нем. Лет семи, он был одет с нарочитой простотой. Темные полотняные штаны пропитались влагой, на ботинки налипли и песок, и водоросли, и вовсе что-то, совсем уж неразличимое. В руках мальчишка держал раковину.