Карина Демина - Охота на охотника [litres]

Другие девки, Марьяшке и завидовавшие, и вместе с тем признававшие, что она всем хороша – фигуриста, смуглява да еще и руками быстра, – загомонили.

– Цыц, курицы! – Эдуард огладил усы, которые каждое утро расчесывал специальным гребешком, воском намазанным. – Ничего не будет. Как жили, так и жить станем…

– А…

– Духовную грамоту небось при вас читали, – он обвел девиц взглядом – всего-то трое, а галдят, что твой курятник. – На содержание дома деньги положены? Положены. Дом в собственность перешел? Перешел.

И не только дом.

Девице Бурмаковой достались и драгоценности, список которых прилагался к духовной и был, сколь Эдуард Архипович успел заприметить, велик. Несколько поместий. Выезд. И счета в банке, которых, мнится, хватит на безбедное существование.

– Так… так-то оно так, – Марьяшка, почувствовав тень сомнения – а от них и сам Эдуард Архипович, чего уж греха таить, не избавился, – подобралась. Руки в бока уперла, ноженьку выставила, голову набок наклонила, чтоб смоляная коса на другую сторону упала. Ишь ты, совсем страх потеряли, прислуге волосы надлежит зачесывать гладко да украшательства ненужного избегать. А эта… – Но с блаженной чего взять? Сегодня деньги есть, а завтречка фьють – и пусто.

– Фьють, – согласился с Марьяшкой тихий голос.

И девицы замерли, уставились на хозяйку, которой на кухне делать было совершенно нечего.

Ишь ты. Тоненькая.

Исхудавшая едва ль не до прозрачности. И без того диво, как на ногах-то держится… оно-то и понятно, сколько годочков она была вроде и человеком, а вроде и нет.

Ходила. Сидела.

Улыбалась вот этою своею улыбочкой, от которой душа прям в пятки падает. Хозяин к ней с дюжину целителей приводил, и не только целителей.

Монахов еще.

Старушек, про которых говорили, что блаженные они. Да все без толку. Целители разводили руками, монахи молились и благовония жгли, весь дом провоняли. Старушки бормотали что-то там, яйца катали по волосам и жгли шерсть черных кошек.

Не помогало.

Да и как поможет, когда тело – это тело, а души в нем нетушки… Но, выходит, вернулась. И глядит так строго, хмуро.

– Почему в доме беспорядок? – поинтересовалась она, обращаясь к Эдуарду Архиповичу, который под взглядом серых глаз смутился разом. – Пыль не вытерта. Каминные решетки гарью заросли. И я уже не говорю про паркет. Еще немного, и ноги к нему прилипать станут.

Эдуард Архипович с немалым удовлетворением вздохнул.

Сомнения?

Были, как тому не быть. Когда человек не один год не в себе, то где ж поверить в чудо-то? Очнулась? Заговорила? Оно-то хорошо, конечно, но все одно беспокойно. Однако раз уж на пыль с каминными решетками внимание обратила, то, стало быть, вправду здоровая.

Хозяйство, оно вообще бабскую душу исцеляет.

Марьяшка, верно, смекнула, что с хозяюшки станется выставить ее прочь, пискнула и, подхвативши веничек из перьев гусиных – поистрепавшийся, погрызенный даже, а все лучше, чем никакой, бросилась с кухни. И прочие за ней.

Эдуард Архипович остался.

За бороденку себя ущипнул. Поклонился:

– Желаете еще чего?

– Желаю, – ответила хозяйка. – Молока. Сладкого. И еще… вы не знаете, где взять приличную кухарку? Простите, но то, что вы готовите… несколько… несъедобно.

Она улыбнулась робко, виновато. И Эдуард Архипович почувствовал себя виноватым. Батюшка всенепременно сумел бы уговорить Петрачевскую, убедил бы не искать нового дома… Нет же, вбила себе в голову дурную, будто бы этот проклят. И помощницу за собой сманила.

И горничных. И даже конюха, который, впрочем, занимался не столько конюшнями, сколько садом.

– Я… постараюсь.

Ему благосклонно кивнули и добавили:

– И свечей еще купите, а то вдруг закончатся.

Свечей? Да с превеликою радостью. На свечи денег хозяйственных хватит с остатком, на который, право слово, многие зарятся, но Эдуард Архипович не той породы, чтобы разворовывать. Небось род его честно служил.

И служить будет.

А свечи… коль охота барышне с ними сидеть, то пускай себе. Слыхал он, что у иных и куда как большие странности случаются. Сказывали, одна вот свиней в доме держать вздумала. От свиней небось ущербу куда как поболе, а противоогневые заклятья он той неделей обновил.

– Знаете… – она остановилась на пороге, замерла, прижав руку к губам. – Возможно, у нас будут гости… Я не уверена, но все-таки проследите, чтобы комнаты приготовили.

Она поднялась наверх, чувствуя спиной внимательный взгляд. И сумела выдержать его, сумела не расплакаться без причины, как ныне это случалось частенько. Вцепилась в хвосты шали вязаной, затягивая их на груди. Но теплее не стало.

Она знала, что еще долго будет мерзнуть, возможно, до самого конца жизни, но сама способность испытывать холод напоминала, что она жива.

Снова.

Она остановилась у подножия лестницы, показавшейся еще больше и выше прежнего. Ноги болели. Руки были слабы, не способны удержать и ложку. И ей было неловко за эту вот слабость, которая, по уверениям целителя, была вполне себе естественна.

Надо просто подождать. Позволить телу восстановиться.

Недостаток двигательной активности… ваша болезнь…

Болезнь.

Она тронула широкие перила и грустно усмехнулась. И здесь пыль. А вот и скол, который бы заделать воском… царапина. И еще одна, длинная, извилистая, будто волос, прилипший к дубовым перилам.

К перилам, которых она не помнила.

Как не помнила лестницы. Слегка потускневшего ковра. Гобеленов и той вот сабельной пары, украшавшей коридор.

Гнутых ручек.

Зеркал, в которых отражалось одно и то же бледное некрасивое лицо. Она с каким-то мучительным наслаждением разглядывала его вновь и вновь.

Фарфоровая кожа. Полупрозрачные морщинки в уголках глаз. Веки потяжелевшие. Сами глаза и те тусклые, неживые.

Губы.

Седина в волосах, ранняя, но прикрыть ее она и не пытается. Она идет, и дом скрадывает звуки. И в этой тишине ей слышится упрек.

Почему так получилось?

Глупо. Нелепо.

И… неправильно. Она желала смерти? Желала. Себе. И ему тоже. И вот он умер, взял и просто умер, так ей сказали, а не было причин не верить. И стало быть, она может порадоваться, но радости нет. В душе пустота, рана зияющая, которую она и прикрывает узорчатой шалью.

Если бы…

Если бы они просто поговорили. Хотя бы раз… без насмешки и издевки, без гнева и затаенной обиды. Без… без того всепоглощающего желания ответить ударом на удар.

Неужели это было так сложно? Или она стала умнее?

Смешно надеяться.

Она не без труда добралась до окна, остановилась, опершись на столик, едва не опрокинув его, слишком хрупкий, ненадежный даже с виду. Больно… почему так больно? Ведь всего-то и надо, что выбросить из головы эту сволочь…