Альма Либрем - Заклятые враги [СИ]

Моника, наверное, хотела присоединиться к ведьмам — но на стене больше никого не было. Только внизу кипела битва, и неравные силы, схлестнувшиеся в последний раз, били потоками крови.

Она замерла, так и не дойдя до края, и громогласное “сдавайся” звенело в ушах.

— Это конец, — Лэгаррэ зажмурилась, а после рванулась к ступенькам. — Надо вниз… Надо помочь им…

Рэй только коротко покачал головой. Он знал, что ничего уже не будет.

— Ты не сможешь, — тихо ответил он. — Никто не сможет. Мы проиграли.

Ему не хотелось смотреть на всё то, что кипело внизу. Смысл? Он слаб — если он позволил себе остаться во дворце, позволил не выйти вместе с остальными и не сражаться там, плечом к плечу со своим отцом, своей сестрой, друзьями, которых он знал с раннего детства.

— А вдруг я смогу там что-то сделать? — Моника замерла, обернулась через плечо. — Нельзя ведь сдаваться.

В её голосе не было мольбы. Лэгаррэ вообще никогда ни о чём не молила, она только смотрела уверенно и гордо, надеясь, что он сможет что-то придумать. Она не наводила аргументов, лишь оставалась тонким силуэтом на фоне грозового неба.

Рэю казалось, что он видит Тэллавара отсюда. Одинокого на высоком холме, раскинувшего руки к небу — и дождь медленно, тяжёлыми каплями, падал на них свысока.

— Там достаточно ведьм, чтобы показать, что вы бессильны, — Шэйран зажмурился. — Не ходи. Проживи на несколько часов дольше, Мон.

— И ты просто так сдашься?

— Он всесилен.

Моника отступила от лестницы, вернулась к нему, сжала плечи — словно пыталась вернуть какую-то веру.

Его синие глаза светились безнадёгой — холодом и болью. Рэй не думал, что у него есть хоть какой-то шанс; он вообще не принимал себя в расчёт. Будто бы давно уже записал в разряд тех, кто сражаться не способен — тех, кто только и умеет, что опустить голову, руки, позабыть о своей силе.

— Знаешь, сколько раз мне повторяли, какое я ничтожество? — хрипло рассмеялся он, вторя безумному воплю Тэллавара там, по ту сторону поля боя.

— И сколько раз ты соглашался?

Ему хотелось сказать, что как раз наступило время. Что те вспышки — один стражник, несколько воинов, проткнутых зеленью, — были просто случайностью. Тем самым мгновением, когда у него в кои веки получилось что-нибудь сотворить. А сейчас — нет, сейчас силы не было.

Она потерялась. Даже маленький огонёк на пальцах принца не вспыхнул бы, попытайся он направить на это всю свою силу воли.

Ничего не было.

— Ты не имеешь права жить, ничего не сделав, — Мон, если могла бы, встряхнула б его, что есть сил, но сама будто бы окаменела.

Она казалась такой несчастной под бесконечными потоками дождя, омывавшими её тело, превратившими белое платье в жалкую тряпку. И всё ещё была самой лучшей девушкой на земле — может быть, единственной, кто верил в него безвозмездно.

— Лэгаррэ, — он хрипло рассмеялся, — я всё-таки тебя совершенно недостоин.

Она не ответила — не успела. Шэйран наклонился к девушке и нежно, будто прощаясь, коснулся её губ, наверное, первым их настоящим поцелуем.

Он и вправду навсегда уходил от неё.

Что может быть легче, чем прыгнуть с крепостной стены?

…Моника стояла, будто бы каменная — не знала, зачем он приблизился к кромке, зачем ступил на возвышение, за которым когда-то давно, много веков назад, прятались солдаты. Не раскинул руки в стороны, как Тэллавар, не запрокинул голову и не стал бормотать невероятные фразы.

Он просто прыгнет — и всё закончится. Раз и навсегда.

Тэллавар попытался сконцентрировать свой взгляд на пятне, мелькнувшем на крепостной стене. Теперь там не было ведьм — только стройная чужая фигура.

— Обманула, дрянь, — прошипел он.

Он не мог выжить. Гартро видел, как молодой принц лежал, окровавленный, на полу усыпальницы Дарнаэла Первого. Своими глазами — своими руками он убил его. Сломал позвонки, лишил дыхания, вонзил кинжал в его плоть. Разве есть хоть кто-то, кто может после такого выжить, разве существует живое создание, способное пережить самые сильные и самые страшные проклятия? Смерть?

Но это уже не имело значения. Сколько бы молодая оболочка Шэйрана не бродила по этому свету, что ему сделает юнец на противоположном краю долины? Что он может, когда почти все уже под контролем Тэллавара, когда войско Элвьенты и Эрроки почти пало к его ногам?

Теперь в его крови текут силы этого юнца. Он — повелитель всего того, за что столько поколений сражались люди. И не отдаст своего ни за что на свете, сколько б его ни пытались принудить, потому что он заслужил — ещё пять веков назад.

Он мог прыгнуть и упасть на чужие мечи — и высоты хватило бы для того, чтобы этот прыжок закончился для него смертью.

Шэйрану так хотелось сначала сдаться, не позволить взгляду Моники, тревожному, но преисполненному надежды, быть оправданным. Так хотелось, чтобы она больше не обращалась к нему с укором — хранить тепло её губ до последнего мига в своей жизни.

Он уже почти отпустил.

О чём мечтал столько лет? О том, как однажды — такое ведь могло случиться? — родители его признают. Как все поймут, что зря называли бездарью столько лет. Как внезапно Лэгаррэ посмотрит на него другими глазами, его прекрасная дарнийская фея. Как она вспыхнет к нему любовью — или, может быть, на мгновение лишь станет менее требовательной.

И ненависть в её взгляде хоть на несколько секунд сменится помилованием. Могла же она быть к нему хотя бы милосердна, за столько-то лет знакомства?

За столько лет своего бессмысленного увлечения самой великолепной девушкой в этом мире?

Он почти ступил — обернулся бы и прыгнул с крепостной стены.

Но это было бы так глупо — не попытаться в последний раз.

Он поднял голову, расправил плечи — казалось, смотрел Тэллавару в глаза, сколько бы не разделяло их. Он видел, как мутные, желтовато-зелёные очи врага ясно сияют довольством. Он удивляется? Нет, победитель всегда один — Тэллавар Гартро не способен отдавать собственное преимущество кому-либо другому.

Он хочет победить. Хочет, чтобы всё это стало его, раз и навсегда, чтобы он смог поставить на колени весь мир — и он сделает это.

Шэйрану никогда не хотелось такой власти. Уважения, может быть, даже шанса править своим государством — по праву, по крови, — это да. Но никогда — боли и страха в глазах каждого из этих людей, несчастных, бедных, измученных.

Он попытается.

…Он едва справлялся с одним.

Он не мог удержать никого на своей цепи, слишком глупый, безо всякого обучения, слабый и несчастный. С опустевшими мыслями, лишёнными всяких шансов.

Он не мог победить.

Но их ненависть клокотала вокруг. Она билась такой заметной, такой видимой жилой, так отчётливо и так ясно…