Надежда Волгина - Оборотень моей мечты [СИ]

Объятья Калины согревали, и мысли мои постепенно приняли более плавный оборот, перестав хаотично метаться в голове. И рассуждала я о любви и несправедливости, связанной с ней. Вот и Елена любила моего отца, а не была любимой. Жалость шевельнулась в душе, но ее я прогнала. Дух не была достойна сострадания, причинив людям столько вреда. Ведь, уверена, не одна я пострадала по ее вине. Взять тех же девочек-танцовщиц. Сколькие из них находятся тут против воли, лишь по дикому желанию Елены? Хотя, конечно, были и такие, которых устраивает подобная жизнь. Например, Стелла… Но тут все познается в сравнении.

Мысли мои унесли меня настолько далеко от этого душного и темного подвала, что я даже умудрилась почувствовать себя почти хорошо. Успокаивало еще и то, что Калина вроде как не сильно страдал физически. Да, он был ранен, но не серьезно. По крайней мере, хотелось в это верить. Прикован к стене, но цепи достаточно длинные, чтобы не стеснять его движений и давать возможность обнимать меня. Собственный эгоизм ни грамма не огорчал, а напротив заставил губы растянуться в довольной улыбке и потереться щекой о грудь Калины. В его объятьях мне было спокойно. Даже от плененного него исходила защита и опора. Никогда раньше я не испытывала столь противоречивые чувства. В беде мои отец и брат, а я почти счастлива.

Мысли о Луке зародили в голове вопрос, который я поспешила озвучить.

— Почему Елена не рассказала отцу про сына?

Или он знал? От подобной перспективы меня бросило в дрожь. Но сразу же я эту мысль отбросила, как одну из самых бредовых. Такого просто не может быть! Мой папа — достойнейший из мужчин и настоящий семьянин. Уверена, что никого он не любит так сильно, как меня. Я для него все, а сейчас еще и причина его страданий. Да знай он о сыне, разве не старался бы видеть его и участвовать в воспитании? Конечно, всеми силами бы стремился к этому. И остаться в тайне от меня это тоже не смогло бы. Одно дело, скрывать события давно минувших дней и совсем другое — держать в тайне частые визиты куда-то.

— Сестра не хотела этого ребенка, — заговорил Калина, прервав мои размышления. — Узнав, что забеременела, она впала в ярость и только и твердила об аборте. Гордей вынужден был изолировать ее от всех, чтобы образумилась. А потом… потом аборт уже было делать поздно, но появилось недовольство полнеющей фигурой. И до момента рождения Луки она уже пряталась сама, даже зеркала все велела убрать из своей комнаты, — усмехнулся Калина. — Лука родился слабенький, семимесячный. Мы боялись, что он не выживет, но и тут сестра всех удивила. Кто бы мог подумать, что в ней проснется такой силы материнский инстинкт, что она потеряет сон и все время будет проводить возле колыбели младенца? Она была бы отличной матерью, если бы не умерла, — совсем тихо и очень грустно закончил он.

— Но почему?.. Почему она скрыла Луку от отца? Ведь моя мама, если не ошибаюсь, появилась через несколько лет после рождения Луки?

Я прикидывала в уме. Получалось примерно, что мой вновь обретенный брат старше меня лет на пять. А это значит, что года три после рождения сына Елена встречалась с отцом, пока не появилась соперница. Я точно знала, что родители мои поженились через полгода после знакомства, а еще через девять месяцев родилась я.

— Честно говоря, не знаю. Тогда меня мало это интересовало, а потом и вовсе. Да и вряд ли ди… твоего отца пустили бы в клан. Он был чужой.

— И все же странно… — размышляла вслух я. — Лука мог бы сблизить их.

Я тут подумала, как бы сложилась жизнь отца, если бы Елена рассказала ему про сына? Наверное, совсем по-другому. Он бы женился на ней, и Гордей был бы вынужден принять чужака. Я бы не появилось на свет, а мама бы моя, скорее всего, сгинула в диком лесу. Б-р-р… Кошмар! Нет, такое развитие событий мне совершенно не нравится. Да и в жизни все складывается так, как должно быть, тут я относила себя к фаталистам. В судьбу я верила, как, собственно, и в возможность влиять на нее.

— Сестра всегда была милой сумасбродкой, избалованной девчонкой, — в голосе Калины было столько теплоты, что даже как-то стало неприятно. Как же сильно нужно любить человека, если прощаешь ему (ей) даже самые дикие выходки. — Скорее всего, она скрывала сына из упрямства. Возможно, хотела рассказать позже, но не успела.

Ответить ему не успела, за меня это сделал голос, отчетливо прозвучавший в подвале и заставивший меня напрячься.

— Ошибаешься, братец. Никогда и ничего я не делала, не подумав.

Тут же повеяло уже хорошо знакомым запахом ландышей, а подвал осветило призрачное сияние, стелясь по полу перламутровыми сполохами. Как обычно, Елена появилась неожиданно и с какой целью, ума не прилагала. Она приблизилась к нам на расстояние вытянутой руки и смотрела сверху-вниз. Я почувствовала, как руки Калины крепче сомкнулись вокруг меня, словно в попытке защитить.

— Голубки попали в клетку, выбраться из которой не могут, — усмехнулась дух одними губами. Я же обратила внимание, что выглядит она какой-то осунувшейся, как будто постаревшей. Да и от былой бравады не осталось и следа. И колкая фраза была произнесена скорее по инерции, нежели сознательно. — Твой отец никогда всецело не принадлежал мне, даже в минуты близости, — продолжила она. — И я знала, что так будет всегда. Когда родился Лука, то я поняла, что это та часть Андрея, которая всегда будет моей, что никто не в праве даже претендовать на него. А узнай Андрей про ребенка, то захотел бы его отнять у меня, потому что никогда не собирался провести со мной всю жизнь. Ты правильно подумала, что дороже детей нет ничего и никого для твоего отца, — губы Елены снова скривила улыбка, больше похожая на скорбный оскал. — И Луку он любил бы не меньше тебя! — сделала она ударение на последнее слово. — Но я его лишила такой возможности. И это была часть мести!

— Это очень жестоко, — во все глаза я смотрела на Елену, думая даже не о своем отце, а о брате. — Ты же лишила Луку его любви.

— У моего сына не было недостатка в любви, — жестко оборвала меня Елена. — У него есть все, о чем только может мечтать человек.

— Кроме родителей.

Потрясение было настолько сильно, мне до такой степени было жалко Луку, на жизнь которого наложило отпечаток вероломство матери, что я едва сдерживала слезы бессилия. Сейчас уже поздно было что-то менять. И эта красивая женщина, что стояла сейчас перед нами в образе бестелесного духа, даже в памяти Луки сохранилась как что-то эфемерное, ненастоящее. Но он мог бы общаться с отцом, который воспитывал бы его, учил жизни. Возможно тогда сейчас бы и не попал в такую передрягу…

— У него были отличные учителя! — зло посмотрела на меня Елена, и я поняла, что мои мысли открыты для нее. — Не так ли, братец?