Екатерина Лесина - Леди, которая любила лошадей

Интересно.

И, пожалуй, этот интерес возник не только у Демьяна, коли бывшего купца и будущего промышленника взглядами провожали все. Кроме, пожалуй, Нюси, выглядевшей, в отличие от прочих, донельзя обиженною и даже оскорбленной.

Впрочем, обида не помешала ей оценить бланманже.

И крохотные эклеры.

Тарталетки с вишневым кули и взбитыми сливками. Свежие ягоды, политые медово-винным сиропом. Томленые груши под мягким сливочным сыром с шоколадною посыпкой.

Нюся, вдруг словно позабыв обо всем, ела.

И ела.

И снова ела, не замечая никого-то и ничего вокруг. А прочие наблюдали за нею так, будто не за человеком, но за преудивительным животным из царского зверинца. И Демьяну было неудобно за их любопытство. И за свое собственное, заставлявшее вглядываться в хрупкую фигурку.

Но…

Ни тумана, ни чего-либо, на туман похожего, Демьян не заметил.

— Извините, — Нюся отодвинула очередную опустевшую тарелочку. — Я, когда волнуюсь, всегда ем без меры.

— А вы волнуетесь? — ласково осведомился Вещерский, за что и получил локтем в бок от супруги, явно не одобрявшей этаких вот волнений по-за посторонних девиц.

— Волнуюсь.

— По какой причине?

— Обыкновенной, — с некоторым раздражением произнесла Нюся. — Меня, если вы не заметили, бросили только что. А ведь это он настаивал на встрече. Я сегодня вовсе никуда не хотела идти. У меня сегодня грязевые обертывания и еще минеральные ванны. Вы принимали когда-нибудь минеральные ванны?

— Не доводилось.

— Я принимала, — Марья все же соизволила снизойти до Нюси. — И вправду крайне непорядочно. Вы отказались ради него от процедуры, а он…

— Скотина.

Марья усмехнулась.

— Нет, вы не подумайте. Меня учили всякого рода политесам, — Нюся откинулась на спинку стула и погладила плоский живот. — Только одного понять не могу, почему быть скотиной — это нормально, а сказать о том неприлично.

— Сама в догадках теряюсь, — Марья слабо улыбнулась.

А Демьян посмотрел на Василису, которая в свою очередь смотрела в окно. За окном этим была улица, светлая, какая-то белая, будто песком припорошенная.

Люди гуляли.

И…

Наверное, наглостью будет предложить подобное, но…

— Не хотите ли прогуляться к набережной? — спросил Демьян.

— Хочу, — тихо ответила Василиса.

— А я? — Нюсино возмущение было настолько искренним, что Демьян и сам едва не поверил, что что-то да обещался ей. — И вы меня бросаете?! Это просто невозможно.

— Я вас не бросаю, — сказал Ладислав.

— Вам как раз можно, — Нюся махнула рукой. — Я вас в первый раз вижу.

— И как?

— Никак. Маменька запретила мне гулять с незнакомыми людьми.

— Когда-то вы маменьку стали слушать? — не удержался Демьян.

— А вот аккурат сейчас и стала. Ладно, я и сама доберусь, — Нюся встала и сыто икнула, взгляд ее блуждающий остановился на Демьяне. — Или все-таки поможете? Тут недалеко…

— Мы вас на автомобиле отвезем, — Вещерский подал руку княжне. — Будем счастливы пообщаться поближе…

— Да, да, — как-то совсем уж неискренне отозвалась Марья. — Здесь совершенно не с кем побеседовать… на всякие полезные темы.

Взгляд, которым она одарила Вещерского, говорил, что княжна знает, какие именно темы будут затронуты в вечерней беседе.

— …буду рад, если вы позволите представить меня вашей матушке…

Демьян подал руку, и узкая ладонь Василисы осторожно коснулась ее. Колыхнулся туман и отступил, скрылся внутри Демьяна.

На набережной воздух был влажный, тяжелый. Назойливо и как-то чересчур уж резко пахло морем, и йодистый запах этот пронизывал все вокруг: белоснежный камень лестницы, что спускалась к самой воде, и парапеты, и дерева, и хрупкие ландыши, которыми торговала благообразного вида старушка.

Демьян не удержался.

— Спасибо, — Василиса приняла скромный букет с улыбкой. — Раньше здесь было иначе…

— Лучше?

— Нет, что вы. Пожалуй, что просто иначе… ни этого вот… — она провела ладонью по теплым перилам. — И домов куда как меньше. Вообще тетушка говорила, что места здесь на редкость беспокойные, а потому никто-то особо не спешил селиться.

Налетевший ветер потянул за подол Василисиного платья, словно желая закрутить ее в вихре солоноватых брызг. Где-то далеко кричали чайки, то ли плакали, то ли наоборот, смеялись.

— И земля потому здесь была дешева. Батюшке ее супруга землю пожаловали, но после и тетушкин муж еще купил, под конюшни…

— Под те, что стоят?

— Да, — она тронула фарфоровые колокольчики. — Он их и начал-то строить, а уже потом, после смерти, его и тетушка взялась. Ей тоже, я думаю, часто говорили, что неженское это занятие, что можно дело или продать, или отдать управляющему. Она вот не отдала. А я…

— А вы восстановите, как было.

— Если получится, — она легко вздохнула и спросила. — А вам, случайно, не доводилось слышать о золотых лошадях? Вы упоминали ведь про тех, которые на востоке, которых никто не видел, но про них знают. Хотя, конечно, тоже странно. Если никто не видел, то откуда знают?

Вдоль моря неспешно прогуливались отдыхающие. Девицы в пестрых платьях на морской манер, молодые люди, одетые по последней столичной моде, которая, как по Демьяну, была весьма странна, если не сказать, смешна.

Дамы постарше.

Няньки с детьми и гувернантки, чьи подопечные изо всех сил старались вести себя подобающе, однако сил не хватало, и то и дело раздавались восторженные девичьи визги.

— Отец… рассказывал. Ему случалось служить в степях. Он говорил, что я там на свет появился, но увы, сам я того за малолетством не упомню.

Ветер играл с бантами.

И воздушным змеем, которого запускал мальчишка лет этак десяти-одиннадцати. Сопровождаемый хмурым воспитателем, по виду военным, он был не по возрасту серьезен, и на змея, норовившего провалиться в воздушную яму, глядел с раздражением.

— Когда-то давно, когда степи были необъятны, когда море травяное занимало мир от края до края, жили в степях самые разные народы.

Вспомнился вдруг хриплый отцовский голос, и запах табака. Отец имел обыкновение набивать трубку туго, и табак использовал самый черный, крепкий. Оттого и дым выходил терпким, кусачим.

Странно, а давно уж казалось, что Демьян не помнит отцовского лица.

Лица он и не помнил.

А вот запах и руки — распрекрасно, и то кожаное седло, изрядно потертое, облупившееся с краю, но все одно любимое. И то, как разрешали ему чистить это седло, натирать пивом для сохранности.

Демьян мотнул головой, отгоняя непрошенные воспоминания.

— Жили они по-разному, кто разбойничал и в набеги ходил, возвращаясь с золотом и невольниками, а кто скот выращивал… не только лошадей.

— Но мы про них?

— Про них, — согласился Демьян, и отступил в сторону, давая дорогу юной барышне в пышном голубом платьице. За барышнею следовала степенная компаньонка в наряде скучном, сером, однако, если отрешиться от него, становилось очевидно, что та лишь немногим старше своей подопечной. — Средь множества племен было одно, которое поклонялось Матери Степей и хранило огонь, ею разожженный…