Екатерина Лесина - Леди, которая любила лошадей

— Думаю, что на днях. Ему собраться надобно. И дела передать, нельзя же их просто взять и бросить.

Василиса кивнула.

Пару дней лошади еще подождут.

И недель.

И вовсе подождут, ибо иного варианта нет.

— Хотите заглянуть на конюшни? — он вновь понял то беспокойство, которое мучило Василису.

— Да, но… Марья уехала, наверное. А если и нет, то где ее искать?

В ридикюле есть рубли, но как-то вот… она никогда еще не ездила с извозчиком, и в голове разом всплыли все ужасные истории, слышанные от Ляли, о молодых доверчивых девицах, которые сели вот и сгинули, и так, что ни родичи, ни маги, ни полиция следа отыскать не сумели.

Василиса понимала, что истории эти, верно, преувеличение, но все же…

— Думаю, что мы и без княжны Вещерской справимся, — сказал Демьян, и от этого его «мы» на сердце разом потеплело. — Только… вы не замерзнете?

— Нет, — Василиса покачала головой и окружила себя облаком теплого воздуха. Заклинание это простенькое, освоенное ею еще в далекие полудетские годы, было из числа тех малых, которые давались легко.

А пиджак она вернула.

Извозчик, которого остановил Демьян, оказался мужиком с виду страшным, сама Василиса в жизни не решилась бы к нему подойти. Однако же коляска его сияла лаком, соловая лошадка радовала взгляд круглыми боками и лоснящеюся шкурой.

И пошла она споро, быстро.

Только копыта зацокали по мостовой. Город проплывал мимо, умытый, ясный, и в очах витрин Василиса видела свое отражение. Видела и не узнавала.

Она ли это?

Похожа… и не похожа. Она не стала краше, вот ни на капелюшечку, однако отчего-то собственное отражение притягивало взгляд и… и смешно, и неудобно, и тянет смотреть еще и еще.

— Но все же вашей сестре я весточку пошлю, — сказал Демьян, нарушив молчание. — Думается, они на вилле задержатся. Просто, чтоб не ждали.

— Спасибо.

Стало совестно, что сама-то Василиса о том не подумала. И что, наверное, Марья права, когда называет ее безголовою и безответственной.

Так и есть.

Безголовая.

И безответственная тоже. Но… воздух еще хранил аромат весеннего дождя, и голову кружил куда сильнее того ресторанного шампанского, которое так и осталось не выпитым. А еще хотелось говорить. Сразу и обо всем.

— Вы не думайте, Марья… она хорошая, просто… такая, какая есть. Так уж получилось, — витрины закончились, и дорога стала шире и ровнее. Вместо горбатых камней появился грязноватый после дождя, но крепкий еще тракт, и теперь копыта лошаденки месили грязь. — Моя бабушка очень беспокоилась, что род прервется. И теперь, сколь понимаю, не зря. Наверное, это тоже связано с проклятьем.

А Демьян — называть его по отчеству вот совершенно не хотелось — глядел на Василису внимательно, ожидая продолжения рассказа.

— Правда, странно, что она ни к кому не обратилась. Мне бы, конечно, не сказала, но от Марьи не стала бы скрывать. Наверное. Я уже ни в чем не уверена. Мою матушку сосватали, когда ей исполнилось пятнадцать, а повенчали вовсе в шестнадцать. Отец был двумя годами старше. Все решала бабушка. Всегда и все решала лишь она.

Сухое жесткое лицо, которое даже теперь казалось Василисе злым. Равнодушный взгляд. И сами глаза, запавшие, будто потерявшиеся в резьбе морщин.

Права Марья, бабушка не должна была быть столь старой.

И не потому ли пряталась от света, что боялась? Что света, что своей этой ранней старости? Мысль была столь удивительна, что Василиса как-то быстро и охотно согласилась с нею.

— Она желала наследника, а появилась Марья. Случается. Но главное, что семейный венец вспыхнул всеми камнями… так матушка мне сказала. А значит, что силу родовую Марья получила в полной мере.

— Огонь?

— Он самый. Такое… редко бывает, я теперь знаю. Считается ведь, что женское тело чересчур слабо, чтобы удержать пламя. Но Марья справилась.

Правда, о цене, которую она заплатила, лучше не спрашивать. Да и спроси — не расскажет. Кое-что Василиса и сама понимала, теперь, уже ставши взрослой, а тогда ее пугала Марьина холодность, равно как и ее совершенство.

— Потом, годом позже, хотя целители уговаривали матушку погодить, однако то ли она и вправду отца так любила, то ли желала исполнить свой долг, но она родила Настасью. И роды дались тяжело. Матушка несколько дней провела между жизнью и смертью.

И, пожалуй, бабушка не отказалась бы, если бы судьба сделала иной выбор. Ведь целители строго-настрого запретили княжне Радковской-Кевич беременеть в ближайшие несколько лет. И запрет был столь категоричен, что даже бабушка отступилась.

— Настасья… она тоже особенная, только иначе. И дар семейный получила, хотя не такой, как у Марьи, но все же… а еще она очень умная. Учили их вдвоем, но Марья всегда-то за практику радела, а вот Настасья… когда стало понятно, что она превзошла своего наставника, и тот попросту признал, что не способен более дать ничего-то нового, разразился скандал.

— Отчего?

— Не знаю. Это все… как будто не со мной, что ли? Я что-то помню, но больше слышала. Я ведь совсем маленькая была… и детскую покидала редко. Потом и вовсе сюда отослали здоровье поправлять. Но и к лучшему, здесь мне нравилось куда больше, — Василиса улыбнулась. — Так вот, бабушка была старых порядков и она полагала, что излишне ученую девицу сложно будет выдать замуж. Она запретила Настасье поступать в университет. Но та нашла способ. Сперва списалась с кем-то… и не без Марьиной помощи. Марья вроде бы как отправляла письма подругам в Петербург, а там уж передавали тому человеку, который учил Настасью. А как бабушки не стало…

Василиса обняла себя.

Нет, она не ощутила горя, которое должна была бы ощутить, ведь все-таки родная кровь. И за собственное безразличие стало самую малость стыдно. Но стыд давно уж отгорел.

— Дело не в том… просто Настасья была чудесным ребенком. Ее все любили. Яркая и ласковая. Светлая. Настоящее солнце… а потом появилась я.

— Снова не наследник? — Демьян посмотрел так, будто показывая, что все-то понимает.

И разочарование отца, который надеялся-таки исполнить долг.

И страх матушки, ибо третьи роды окончательно подорвали ее здоровье. И гнев старой княгини, о котором Василиса лишь догадывается, но, зная бабушку, можно быть уверенным: она сочла подобный казус личным оскорблением.

…существуй возможность развода, она бы его добилась, невзирая на скандал.

— Не наследник, — сказала она, и когда Демьян коснулся руки, благодарно сжала его пальцы. — Более того… я была не похожа на остальных. Вы же видите.

Видит.

И все-то видели.

И даже потом, позже, когда Василиса стала старше, она слышала, как шепчется прислуга, особенно если новая. И удивляется этакой странности, и за удивлением этим самой-то Василисе слышится эхо сомнений в ее, Василисы, законности появления на свет.