Оливия Штерн - Избранная и беглец

— Мне нужно учиться, — сказала Айрис, зачем-то теребя зеленую веточку. — Не загружать готовые знания, а получать их самостоятельно. Так будет правильно.

И замерла. Почему-то казалось, что Оллин рассмеется и откажет.

Он тихонько вздохнул, все-таки протянул руку и невесомо коснулся пальцами ее запястья.

— Составь список образовательных программ, которые тебе бы хотелось получить. Их тебе предоставят.

И, не успела Айрис поблагодарить, резко повернулся и пошел прочь. Она долго смотрела ему вслед, затем отбросила в сторону измятый побег. В душе ворочалось необъяснимое раздражение. И обида. Но с чего ей обижаться на Оллина? Разве он что-то дурное сделал?

В тот же день ей принесли базовые курсы по математике, физике межгалактических перемещений и литературе Рамелии — чтоб с чего-то начать. Приступив к занятиям, Айрис поняла, как важно то, что определенную информацию ей в свое время закачали, поэтому сам по себе учебный курс уже не представлялся ей полной тарабарщиной. Однако было много интересных моментов, которые расширяли уже имеющиеся области знаний, и Айрис незаметно для себя погрузилась в занятия с головой. Так стало даже легче. Ждать всегда проще, когда есть дело. И, конечно, все было ново. Раньше ей никогда не давали возможности решать самой или выбирать. Об учебе вообще речи не шло. А тут — пожалуйста, постигай науки, какие хочешь, умней, развивайся. По инерции это ее сбивало с толку, но и уже внедряло в сознание мысль, что хорошее все-таки может быть…

Оллин приходил по вечерам и аккуратно справлялся об успехах. Айрис ему задавала вопросы, ответы на которые не получалось найти сразу, и он терпеливо разъяснял, что к чему.

— Ты-то откуда столько знаешь? — как-то не вытерпела она. — Ты ведь нигде не учился.

Он усмехнулся, склонил голову к плечу, рассматривая ее.

— Почему — не учился? У меня было двадцать восемь лет на занятия. Да и Аси что-то подсказывал. Видишь ли, из меня не пытались сделать неуча.

— Ты никогда не рассказывал про этого… Аси.

Оллин подошел к окну, поворачиваясь спиной к Айрис, как будто не хотел, чтоб она видела выражение его лица.

— Аси… Мой ассистент. — И такой тихий, вымученный шепот: — Знаешь, когда я был маленький, я почему-то думал, что это моя мама. Ну или не мама. Самое близкое существо. Весь силиконовый, похож на медузу с длинными мягкими щупальцами. Смешно, правда?

И голос дрогнул.

— Не смешно, — сказала Айрис.

Она поднялась из-за стола, за которым сидела, и подошла к Оллину, заглянула ему в лицо. Отсутствующий взгляд, сжатые челюсти. И почему-то захотелось просто тепла для этого мужчины — тепла, которого у него никогда не было. Айрис приобняла его за плечи, стоя сзади, прислонилась щекой к спине, где-то на уровне воротника рубашки. Так и стояли. Он даже не шевельнулся, чтоб обнять в ответ, и это было хорошо, потому что тогда Айрис снова почувствовала бы себя пленницей модификаций доктора Тала, а так она оставалась собой. И ей просто очень хотелось, чтобы Оллину не было больно.

— Завтра коронация, — глухо сказал он. — Тебя не зову, не обижайся. Это будет сухая официальная процедура. Клятва хранить планету. Обед с цветом здешней аристократии. И только потом — торжество, на которое ты пойдешь. Ну, если захочешь.

— Хорошо, — сказала Айрис и отодвинулась, разрывая объятия.

А в голове звякнул тревожный колокольчик: Лилиан наверняка будет на коронации…

— После того как мне будут переданы все информационные источники, которые принадлежат императору, мы доберемся наконец и до Поддержки, — глухо сказал Оллин. — Все, что обещал, я выполню.

— А потом? — шепнула Айрис, чувствуя, как замирает сердце.

Ее руки снова лежали на его плечах, сквозь тонкую ткань рубашки Айрис чувствовала живое тепло, крепкие мышцы.

— Потом? — Он поежился. — Потом ты вольна делать все, что посчитаешь нужным. Я не буду тебя преследовать или принуждать к чему бы то ни было. Это бесполезно, я понял.

Слышать это почему-то оказалось больно. Так больно, что слезы вскипели на глазах. И, словно издалека, донесся голос Оллина:

— Не надо. Мне тоже больно, когда тебе больно. Все ведь хорошо, да?

— Нехорошо! — Она это выкрикнула. — Нехорошо!

— Ну тогда я не понимаю.

Он охватил ее лицо ладонями и долго рассматривал. Айрис даже сквозь слезы видела, что зрачки почти поглотили зелень радужки и что на висках появились первые чешуйки.

— Это я не понимаю, — выдохнула она. — То ты меня целуешь, то ты говоришь, что я свободна! Что это значит, Оллин?

— Но…

— Ты меня столько раз спасал… — Слова давались ей с трудом, выползали, почти царапая горло.

— И еще раз спасу.

Внезапно он ее дернул на себя, прижимая, стискивая так, что дышать стало просто невозможно, и Айрис услышала:

— И буду спасать ровно столько, сколько будет нужно.

— Зачем? Если я… свободна…

— Не знаю, — безмятежно ответил он. — Наверное, потому что ты — это ты. Не пара для модификанта, а просто Айрис Ленне, с которой мне хочется быть рядом.

Она слышала, как колотится его сердце. И чувствовала его горячее тело. И тонкую ткань рубашки. И едва заметный аромат дождя в лесу. И его горькое одиночество, внезапно окутавшее их двоих.

Айрис уже совсем не понимала, что с ней происходит.

Ей внезапно захотелось обнять Оллина еще крепче, или чтоб они сидели на полу, а его голова была у нее на коленях, и тогда она бы гладила его и жалела, зарывалась бы пальцами в темно-русые волосы, а потом бы наклонилась и поцеловала.

«Бедный мой, — подумалось ей, — бедный мой».

А потом, осознав, испугалась.

Ох, все было бы проще, если бы она тогда не слышала фразы, оброненной Талом. А сейчас? Что все это значит?

«А не все ли равно?»

И, сделав крошечный шажок вперед, прижалась щекой к рубашке в стремлении взять, впитать его боль, сделать так, чтоб ему стало легче. Она ведь и так принадлежит ему. Уже принадлежит. Пусть и вот так, ею снова распорядились, но уже нет ни сил, ни желания сопротивляться тому огню, что медленно и уверенно разгорался между ней и этим модификантом.

Оллин задумчиво гладил ее по волосам, а сам смотрел в окно, в густые вечерние сумерки.

Потом, после долгого молчания, спросил:

— Почему ты думаешь, что все, что я к тебе чувствую, это только желания аватара?

Айрис молча мотнула головой. Зачем он говорит все это? Слова теряют смысл, это только шелуха. А настоящее, то, что бьется в груди, набирает силу, и для него-то как раз слова излишни.

— Это не так, — прошептал Оллин, — я и сам не знаю, как так получилось… Но, когда это приходит, оно нас не спрашивает, хотим ли, готовы ли.

Все это было совершенно невыносимо. Остро и больно, и одновременно так сладко, до дрожи во всем теле, до странного щекотного чувства под ложечкой.