Мария Вельская - Змеиная Академия. Щит наследника [litres]

Теперь ты знаешь, почему никогда не была ей интересна. С тобой возились, как с породистым нужным жеребенком – с определенной целью. Кирино зачем-то очень был нужен иршас. Настолько, что она откуда-то добыла ему ребенка, в котором текла какая-то часть крови кирино.

Новый приступ боли. Тихое шипение, сорвавшееся с губ. Хвост метнулся, сбивая неловко небольшой боковой стеллаж. Желание исчезнуть отсюда стало настолько невыносимым, что сила выплеснулась сама ревущим потоком, и она провалилась в мерцающую, вопреки всем законам, арку портала.

Приземление вышло неожиданно мягким – прямо в центр огромной кушетки на небольших ножках. Рин тут же утонула хвостом в подушках и накидках – все они смотрелись удивительно органично, будучи сделаны в одной сине-янтарной гамме. Она это отметила как-то мимолетно, чувствуя, как выплескивается из тела сила, извиваясь черными угрожающими кнутами. Змейство, да где же это она? Как же это… как прекратить, не навредить, когда сердце разрывается от боли?

Вдох. Из горла вырывается хрип вперемешку с шипением. Картина, висящая на соседней стене, с грохотом падает на пол. Теперь ее еще и стыд захлестывает. Несколько подушек рассыпаются прахом.

– Нет… – Всхлип на грани слышимости.

Хвост молотит от бессилия, сбивая все вокруг в ком.

Колебание воздуха. Миг – и сильные, жесткие руки ловят ее, крепко, но не больно фиксируя. Мощный тяжелый хвост придавливает, не давая пошевелиться. Прямо на нее смотрят хищные алые глаза с золотыми звездочками. Теплое дыхание императора щекочет шею. На нем только легкая домашняя туника темного цвета, перехваченная поясом, волосы чуть мокрые, словно только из купальни.

Боль мешает думать, не дает сосредоточиться, мешаясь с испугом. Это конец. Ее легко, как пушинку, приподнимают, чужая сила обволакивает, унимая боль, закутывает, утихомиривает бушующую магию. Ее голова на чужом плече. Длинные пальцы с острейшими когтями расплетают волосы, перебирая. Это какой-то абсурд.

– Тише, шианнэ, тише, змейка. – Голос императора лишает воли, не дает противиться, лучше любого успокоительного настоя.

Смешок.

– С этим меня еще никто не сравнивал…

Больше император Шелларион ничего не сказал, а у нее и говорить-то сил не было. Так и полулежала в объятиях всемогущего змея, постепенно уплывая в сон. Этот сон был совершенно чудесен, потому что там ее обнимал Нильяр, завертывая в кольца своего хвоста. Впервые с его лица слетела бесстрастная маска – пусть хоть немного, чуть-чуть. Наследник выглядел встревоженным и расстроенным. А еще безумно уставшим. Бедный. Слишком много дел, наверное, и не прилег.

Ох! Иршас обернулся, сверкнув глазами, и стало боязно.

– Глупая девчонка! Чуть себя не угробила!

Странный сон. Как будто он уже все знает. Ее лицо обхватывают шершавыми ладонями, заглядывают в глаза, а потом целуют. Крепко, собственнически, до головокружения, словно наказывая этим поцелуем.

Интересно, это ничего, что она свалилась на императора? Даже во сне охватывает липкий страх, и Нильяр, как будто в реальности, отпускает, обнимая уже бережно, сажает ее на хвост.

– Отец не сердится на тебя, а вот я – очень даже. Если еще и выяснится, что повод был пустячный…

Ох, зря он это сказал. Всю ее сущность вновь затопила боль. От предательства родного человека. От того, что все ее опасения, до этого казавшиеся смешными, сбывались.

Наверное, она кричала и плакала. Чужая ладонь легла на лоб, обжигая жаром, и этот странный сон закончился, оставив ее посреди пустоты и уютной темноты.

Там ее гладил по голове Эскайр тан Ши, поглаживая чешую длинной щеткой, словно натирал до блеска.

Она отчего-то четко помнила, что случилось до того, но вся боль и отчаяние были словно припорошены пеплом. Тан Ши, будто поняв, что Рин очнулась, резко вскинул голову. Теперь она могла его ясно разглядеть, без покрывала тьмы, впервые за все время знакомства. Очень бледный, но не как мертвец, его кожа будто отливала каким-то перламутровым оттенком, с длинными темными волосами, иссиня-черными, как вороново крыло, и такими же бесконечно-черными провалами глаз без белка и зрачка. Наверное, она должна была испугаться его мощи, но эта сила не давила, а ласкала ее в своих прохладных кольцах. Спокойно и тихо, как дома. Хотя почему – как?

Тан Ши коснулся ее макушки, потрепав, словно малыша. Она ощущала его приязнь и смешливую теплоту, предназначенную ей одной.

– Мой долг заботиться о душевном спокойствии моей жрицы. Я не стану стирать твою память, ты должна помнить все, что узнала, это важно. Но знай, никто тебя не разлучит с твоим принцем, змейка. Твоя кровь почти идеально чиста, ты даже не полукровка, у тебя есть любящий отец и дорогие тебе друзья. Предательство всегда больно, но согласись, лучше узнать сейчас, чем тогда, когда будет поздно.

Горло сдавило вновь, но Рин кивнула соглашаясь. Он прав.

– И поэтому прекращай жалеть себя и распускать сопли, – резкое, – ничего непоправимого еще не случилось, вопреки всем чужим стараниям. Будь достойна своего звания, моя жрица!

Темные глаза нехорошо блеснули. В них жило то же безумие, что она видела в пустых глазницах Эрайша, та же жажда мести, смешанная сейчас с искренней привязанностью к ней. Эту связь она ощутила неожиданно так полно и остро, что горло сжало. Встань, тряпка!

Она встала на колени, коснувшись лбом клубящейся тьмы; где здесь стены, где пол, было непонятно.

– Моя преданность всегда будет принадлежать вам, как и наследнику Нильяру, мой бог.

– И кого бы из нас ты выбрала? – насмешливое.

Как будто он говорит сейчас не о служении, а о чем-то ином. Или просто над ней смеется. И что сказать? Она облизала пересохшие губы, натолкнувшись на чужой пристальный взгляд, и чуть не рассмеялась от нахлынувшего облегчения. Во взгляде не было ни страсти, ни даже простого интереса к ней, как к женщине – только лукавая подначка. Но это не значит, что ответить легко. Теперь она, пожалуй, как никто, понимала глупых братцев-каэрхов. Надо будет обязательно попросить об их помиловании у Нильяра. Потому что никому бы она не пожелала попасть между молотом и наковальней – между клятвой служения своему богу, замешенной на ее крови и уже нерушимых узах, и не менее жесткой клятвы и искренней приязни, связывающей ее с наследником.

– Я… – закашлялась. – Остается лишь надеяться, что вы никогда не поставите меня перед таким выбором, мой бог, – только и смогла выговорить.

Молчание – тяжелое, тягучее. Тонкие ленты тьмы хлыстами обвиваются вокруг нее, обездвиживая. Чужие горящие глаза совсем рядом.

– А если поставит он?