Делия Росси - Сиделка

— Чем же им лорд Горн не угодил? — поинтересовалась я.

— Да там матушка милорда воду мутит, — простодушно ответил Шимон. — Лорд Карающий ее содержания лишил и дом отобрал, так она вернуть все надеялась, как граф помрет. Младшенький-то — настоящая тряпка, из всех достоинств только рожа смазливая да умение на скрипке играть, вот леди и надеялась, что все ему отойдет, а она им крутить будет, как заблагорассудится. А не вышло! Лорд Карающий их всех на чистую воду вывел. И братца вызвал, и маменьку, и слуг всех допросил. Помните, там такой здоровяк был, Хельд, кажется? Так он, оказывается, лорда Карающего с постели сбросил, надеялся, что тот кровью истечет и умрет. А дружок его на стреме стоял, в коридоре. Хотя это ж еще при вас было, вы же потом графа и спасли! — воскликнул Шимон. — Теперь в Иренборге новая прислуга, а леди Горн с Хьюго уехали в свой захудалый Брукфилд.

— Рес, Селий, ты хуже бабы! — с досадой выругался Брансон. — Все сплетни выложил. Вот скажи, тебе-то какая разница, что там у графа в семье делается? Знай себя, и хватит с тебя, к чему чужое белье полоскать?

— Зато ты, как бирюк, ничем не интересуешься. Молчишь сутками напролет и куришь украдкой, пока тера Кэтрин не видит.

— Ах ты ж, поганец! — побагровел Брансон. — Стучать на меня вздумал?

Он приподнялся на постели, с гневом уставившись на Шимона.

— Стоп, — вмешалась я. — Тер Брансон, тер Шимон, прекратите. Я понимаю, вам уже надоело тут лежать и от скуки вы готовы на все, но я, как ваш… как ваша сиделка, категорически против любых волнений. Они не полезны для здоровья.

— Простите, тера Кэтрин, — извинился Брансон.

— Слышь, Конрад, — примирительно улыбнулся Шимон. — Не злись. Я ведь так, просто болтаю. И тера Кэтрин, она же своя, не сдаст.

От слов Селия на душе потеплело.

— А хотите, я вам почитаю? — предложила я. — Лорд Каллеман недавно интересную книгу принес, «История одного рискованного предприятия» называется.

Мои пациенты переглянулись и замялись.

— Да, мы бы лучше в тренку сыграли. Или в карты, — неловко кашлянув, признался Брансон. — А книжки, вы уж простите, тера Кэтрин, это больше для аристократов.

Он смущенно улыбнулся, и эта улыбка преобразила его суровое лицо до неузнаваемости. Словно солнышко из-за туч выглянуло.

— Что ж, пойду спрошу у доктора Сортона, может, у него где-нибудь завалялась лишняя колода, — усмехнулась я.

— Тера Кэтрин, я говорил, что обожаю вас? — Снорг привстал и вперил в меня пламенный взгляд.

Паяц! Я только головой покачала и вышла из палаты.

Оставшийся день прошел мирно. Снорг и Брансон резались в карты, Шимон, который лежал далековато от места «битвы», записывал счет, а я, сварив очередную порцию жвальника, поставила его настаиваться и взялась за книгу. Каллеман принес ее пару дней назад, буркнув что-то вроде того, что роман забыл у него в кабинете один из посетителей. Я искренне поблагодарила мага и в свободное время с удовольствием читала приключения влюбленной парочки авантюристов — неудачника-вора и его подружки.

Правда, сегодня похождения героев меня не увлекали, и мысли снова вернулись к утреннему визиту комиссии. А точнее, к одному из ее членов — Горну.

Я вспоминала его жесткий взгляд, изменившееся лицо, гордую посадку головы… И ловила себя на том, что хочу вновь увидеть своего недавнего пациента, проверить швы, убедиться, что с ними все в порядке. И успокоить не в меру расходившуюся совесть, обвиняющую меня в том, что я бросила больного на произвол судьбы.

«Ты ведь врач, Кейт, — зудел внутренний голос. — Ты должна была до последнего оставаться с пациентом».

«Никакой я не врач, — ругалась я с собственной паранойей. — И не обязана оставаться рядом с человеком, который мою помощь и в рен не ставит!» Но проклятый собеседник не умолкал, ковыряя больную рану, ныл, нудил, доставал меня своей «правильностью», пока я в сердцах не выругалась и не послала его подальше.

Вечер наступил незаметно. За окном по-прежнему шел снег. Он укрывал Бреголь холодным белым покровом. Солнце пряталось за низкими тучами. Из печных труб густо валил дым, поднимаясь в серое дартское небо.

Я забрала у своих пациентов карты, перевязала Шимона, проверила повязки у Брансона и Снорга и напоила мужчин отваром. Обычные необходимые процедуры. Постепенно разговоры и шутки сошли на нет, больные незаметно уснули, и в палате наступила тишина.

Я любила это ощущение ночного покоя. Мне нравились и тусклый свет ночника, и едва различимое дыхание пациентов, и скрипы, и шорохи, доносящиеся из коридора, и даже еле слышное ворчание Курца, охраняющего дверь. С псом у меня сложились довольно странные отношения. Упрямец не реагировал ни на какие мои попытки подружиться, но стоило мне выйти в коридор, как я оказывалась под его неусыпным наблюдением. Угольно-черные глаза следили за мной, не мигая и ни на минуту не выпуская из виду. Порой Курц напоминал мне своего хозяина. Он был таким же мрачным, подозрительным и одиноким. И в его взгляде порой мелькала такая же лютая тоска.

Рес! Что-то я в последнее время стала слишком впечатлительной. Вот уже и собаке приписываю то, чего та и близко не испытывает. Скажите на милость, с чего здоровому упитанному псу, живущему на полном довольствии ведомства, тосковать и печалиться? Да его жизни половина жителей Бреголя позавидует!

Я осторожно подняла сползшее одеяло и укрыла Шимона. М-да. Сидение в четырех стенах явно не идет мне на пользу. А выходные, которые обещались в контракте, все никак не наступят.

Поправив подушку Снорга, проверила повязки Брансона и удовлетворенно кивнула. Все нормально. Еще несколько дней, и парни окончательно поправятся.

Я прошла в свою комнатушку, оставив дверь приоткрытой на случай, если больным что-либо понадобится, и, скинув туфли, прилегла на кровать. Накопленная за многие дни усталость давала себя знать. Затылок ломило, глаза казались засыпанными песком. Мелким таким, почти неощутимым. Ноги гудели.

Уговорив себя, что ничего не случится, если я пару часов подремлю, легла поудобнее и сама не заметила, как провалилась в сон.

— Ну, здравствуйте, Карина Сергеевна.

В полутьме прокуренного кабинета голос говорящего звучал глухо.

— Добрый день.

Я разглядывала сидящего передо мной мужчину. Средних лет, кряжистый, лицо неприятное, с тяжелым подбородком и крупным носом. Волосатые руки медленно перебирают нефритовые четки. Здоровенные золотые часы на запястье кричат о достатке владельца и об отсутствии у него вкуса. Светлая рубашка расстегнута на груди, выставляя напоказ толстую цепь, плотно охватывающую шею. Не мужик, а какой-то карикатурный ремейк девяностых.

— Присаживайтесь.