Кира Измайлова - С волками жить... [СИ]

Она вернулась одетой точно так же, как здешние деревенские девушки: длинная рубаха, поверх — плотная то ли тканная из лоскутов, то ли вязаная юбка длиной чуть ниже колена, шаль на плечах. Недешевая шаль, отметил Айлан, наверно, Тан баловал дочь. Хотя перед кем ей красоваться?

Голова у нее была повязана опять же по-деревенски, но не по-здешнему. Здесь девушки любили выпустить из-под платка длинные косы, а тут… даже волоска не выбивается. Хотя чему там выбиваться-то?

— Зачем смотришь? — спросила она.

— Сравниваю, — честно ответил Айлан. — Здесь не так голову покрывают.

— Я знаю. Но мы не здешние, всем известно. А если ты про косы… отрезала. У нас так положено, когда горюешь по близкому.

— Ошейник сними и спрячь, — посоветовал он, попытавшись перехватить взгляд светло-карих глаз, но не преуспев в этом. — Хотя… Все равно могут заметить, что показываешься или ты, или собака.

— Собака дом сторожит… А почему ты решил, что я покажусь? — встрепенулась девушка.

— А жить чем будешь? Одной охотой?

— Припасы есть…

— Надолго хватит?

— Мне одной, может, на полгода. С охотой точно не пропаду.

— А одежда? Ты еще… — Айлан присмотрелся. — Сколько тебе лет?

— У нас считают вёснами.

— Неважно! Вёсен сколько?

— Шестнадцать полных.

— Ну так ты еще вырастешь. Если не вверх, то вширь. Только не говори, что Тан запас материю, а ты шить умеешь!

— Умею. Заплатку поставить, шов сделать… А так вот, — она расправила юбку, — тоже могу, но плохо. Мама не успела научить.

— Значит, когда-нибудь тебе придется пойти вниз, в деревню, и купить что-то, — зачем он убеждает девушку, Айлан и сам не знал. Особенно с учетом ее настоящей природы… Пусти оборотня в деревню! — Ай… да у тебя же и купить не на что…

— Я настреляю зверей и выделаю шкуры, — сощурилась она, не поддалась, не сказала, что у отца есть зарытая кубышка, — и в них не будет дырок, какие ты понаделал из своего ружья. Только прежде папа продавал. Но ты прав, теперь мне придется самой.

— Тебе дадут меньшую цену, чем ему.

— Это почему?

— Потому, что ты девушка, потому, что одна, некому за тебя вступиться. А еще… — Айлан осекся.

В деревне хватит дурных голов — заберутся на гору, чтобы проведать странную девицу, а чем это кончится…

— Папа предупредил, что так может случиться, — сказала она.

Клацнул затвор, и в лицо Айлану уставились два ружейных дула. Где… Как… Как она спрятала двустволку?! И ведь держит легко, словно у нее не руки-веточки, а здоровенные ручищи, как у него самого…

— Тебя я не убью, — спокойно сказала девушка и опустила ружье. — Но только потому, что ты прикончил того самого и помог достойно похоронить папу. Похоронить я сумела бы сама, а убить того…

Она вдруг съежилась на скамье, но тут же распрямилась.

— Откуда ты там взялся?

Айлан поежился — взгляд у нее был не хуже, чем те дула. Те черные, правда, а глаза у девушки — светло-карие, почти желтые.

— Я Айлан, — додумался он сказать. — А ты?

— Отец звал Лютой. Так откуда ты появился? Да еще вовремя…

— Наняли.

В общем, больше ничего и не скажешь, но под немигающим взглядом Люты он рассказал, что знал. Всего ничего: сказали — где-то в этих местах, то ли за перевалом, то ли возле промышляет волк-оборотень. Не то чтобы их тут не знали и чересчур боялись, охотников-то хватало. Но именно этот — особенный. Огромный, силы такой, что может унести теленка, не то что овцу или козу, а еще совершенно бесстрашный.

— И ты пошел искать?

— Конечно. Мне вперед немного заплатили, а какая разница, обычных оборотней стрелять или такого? Я подумал — вдруг вожак? Тогда стая разбежится, полегче станет…

— У них не бывает вожаков. Оборотни все одиночки… если только пара не сойдется, но это… — Люта развела руками, но Айлан понял.

Какая там любовь, если назавтра надо разбегаться по деревушкам и крохотным селениям и молить всех богов, чтобы не заметили…

— А как же этот? Черный?

— Он пришел откуда-то издалека, так я поняла по его песням. Зачем — не знаю. Почему — тем более. Может, прогнали, может, луна позвала…

Люта надолго замолчала.

— Ты сама-то… как? — выговорил наконец Айлан.

— Так вышло… — она опустила голову.

— Скажи! Я же чужой, я уйду и…

— А откуда я знаю, что ты завтра в деревне всем не растреплешь, кто я такая? — неожиданно ответила Люта, и ему показалось, будто у нее на загривке встопорщилась шерсть.

— За чем бы мне?

— Да ни за чем. Выпьешь — слова сами потекут, — явно повторила она чужие слова.

— Не пью я. Местное — никогда не пью, — поправился Айлан и показал фляжку. — Вот это все, что при мне. Глотнул, да, но…

— А раз так, ни к чему тебе знать, что и как, — отрезала Люта и встала. — Уходи.

— Что, прямо сейчас?

— Утром уходи. Шкуру забери — хочешь, продай, хочешь, себе возьми. Не нужна мне во дворе эта падаль!

Она захлопнула свою дверь, задвинула засов, осела на пол. Не заплакала — плакать Люта умела только по-волчьи, но луна уже угасла. Еще тревожила, но не звала за собой, и ничего не вышло, только жалобный скулеж.

Никак не получалось осознать, что отца больше нет, но по всему так выходило — свежая могила, чужак в доме, а еще — ружье в руке. От него остро пахло металлом и свежей смазкой.

«Мне придется выйти к людям, — повторила про себя Люта. — Дичи настреляю или так наловлю, проживу. Жалко, капусту и всякий там горох растить не умею. Мама не успела научить…»

Ей было всего ничего, когда родители подались на ярмарку. Отец всякий год проклинал этот день, а Люта не могла понять, почему. Если б не они, тот самый набросился бы на других людей. Разве мог ее отец настолько их не любить, чтобы желать им такой участи?

Тан не мог ответить на ее вопрос. Говорил лишь: ехали мирно, а потом лошадь вдруг встала, всхрапывая от ужаса. Спасибо, не понесла…

Перед ними был он. Тот самый.

У Тана тогда не было ружья, только топор да дубина, и того самого он принял за взбесившегося пса и старался не подпускать близко. Не вышло — мерзкая тварь поднырнула под брюхом остолбеневшей лошади, выскочила из-под телеги и кинулась на мать Люты. Та отбивалась, но что толку? Все, что она могла, — закрыть собой ребенка, и то зверь располосовал девочке лицо…

Описывать долго, а минуло всего ничего до той минуты, как Тан всадил топор в бедро твари. Не убил, но покалечил — хромал тот самый теперь знатно! И удрал обратно в лес…

Тан тогда бил лошадь, как никогда прежде, чтобы очухалась, стронулась с места и развернулась, заставил ее взять в галоп, чуть не разбил телегу, но жену все равно живой не довез — истекла кровью. Люта выжила, только шрам остался, да еще говорить почти разучилась — наверно, от испуга. Ну, все так думали и жалели ее — замуж никто не возьмет, хоть бы с каким приданым, а его и так маловато.