Екатерина Лесина - На краю одиночества

Снег ложился на двор, укрывая и газоны, и кусты, что роз, что неприхотливого кизильника, который по прихоти Анны обзавелся вариегатностью. Красноватые его листочки проглядывали сквозь снежное кружево.

Красиво.

Уже к вечеру снег сойдет.

Или к утру.

Но розы все ж укрывать пора. А в оранжереях проверить температуру. И трубы тоже. Система нагрева, конечно, работала исправно, но третий год пошел… любая система свой предел прочности имеет.

Анна спустилась.

В доме было пустовато и прохладно, откуда-то издали доносился громкий голос Прокопа Калистратовича, убеждавшего кого-то, что первый снег – самое оно, чтобы ковры освежить, хотя бы которые в малых гостиных леживают. А после уж и за большие взяться.

Только кликнуть надо бы деревенских.

Анна набросила шубу, в который раз подумав, что пригодилась и эта вот, соболиная, кажущаяся слишком тонкой для местного сурового края. Но, поди ж ты, грела. И ныне сразу стало тепло, даже жарко.

На лестнице трудился Василька, паренек, взятый в дом из ближайшей деревушки, и немело тем гордившийся.

– Доброго здоровьечка, госпожа, – он поклонился, мазнув картузом по ступеньках, на которые щедрою рукой рассыпал песок.

– И вам доброго.

Эта его привычка кланяться несказанно смущала Анну, но она старалась смущения не показывать.

– Вам до гаражу, верно? – Василька подхватил лопату, широкую, огромную, на такую и Анну усадить можно, а в его руках лопата казалась едва ли не игрушкою. – Так погодите, пока вы греться будете, я скоренько… вы только на дороге-то аккуратно, бо еще не утоптали.

В гараже было пустовато.

И пахло бензином.

Анне подумалось, что Прокоп Калистратович, которому Василька всенепременно доложит о самовольном барышни уходе, вновь закручинится, и вечером будет вздыхать на все лады, сетуя на этакую женскую безголовость.

Чего ей дома не сидится-то?

Вона, приличные жены аккурат по домам сидят. Вышивкою там занимаются или иным каким делом богоугодным, а если куда и выбираются, то с шофером.

Анна же…

Неправильная, да.

Однако, как ни странно, собственная неправильность больше не огорчала ее. Как и не задевало это вот простое людское недоумение.

…сперва было сложно.

…до того сложно, что Анна едва не отступила, готовая вновь спрятаться в оранжереях, благо, ныне их было куда как больше, уступив и дом, и прилежащие к нему владения человеку, в хозяйстве опытному. А потом вдруг подумалось: бездны какой ради она должна уступать?

И…

…получилось.

Она надела перчатки.

Мотор заурчал, и алое чудовище медленно выползло из гаража. Снег на долю мгновенья ослепил, закружил голову, но все вскоре успокоилось.

Василька и вправду дочистил дорогу, которую утречком проложил до Глеба. Анне оставалось выехать той же тропой. До школы, если подумать, всего ничего, пару верст лесом. Местные и за расстояние-то не считают.

Снег укрывал леса.

И лапы местных высоченных елей, что упирались, казалось, в самое поднебесье, прогибались под тяжестью его. Деревья покачивались и скрипели.

Скрипели и покачивались.

Светило солнце.

Дышалось легко. И хотелось разогнаться, благо, дорога прямая до самого Измальского, но Анна сдержала порыв. И вправду не время, еще поведет, потом выбирайся из канавы. Ольга, помнится, в прошлом году с управлением не сладила… Земляной ругался.

И Ольга ругалась.

И вдвоем они ругались, чтобы после мириться, а потом уж делали вид, будто друг к другу совершеннейшим образом равнодушны. И Василиса Васильевна, поставленная при школе экономкой, лишь вздыхала горестно да тишком утирала платочком слезы.

Мол, надо же какая любовь…

…бестолковая.

Поворот Анна едва не пропустила. Она привычно сбросила скорость, а после и вовсе остановилась, ибо зрелище открывалось пречудеснейшее. Снег укрыл и лес, окруживший Первую имени Его императорского Величества Алексея IV школу темных материй и мастерства, и саму школу. Он лег на полигоны, сравняв их с полями, подобрался к низенькому заборчику, поставленному скорее для красоты, нежели из какой-то практической надобности.

Залепил оконца в классах.

Прилип к рыжей черепице, и лишь возле труб, из которых валил темный дым, виднелись проталины.

– Эй, эй… – донеслось издалека. И показалось: – Бей, бей…

А тропу вновь занесло, и прикинувши, что проще будет дойти, нежели после вытаскивать монстра из сугробов, Анна вышла.

Вдохнула чуть влажноватый воздух.

Закрыла глаза.

И сказала:

– Я тебя все равно вижу.

Шевельнулись колючие ветви можжевельника.

– Неправда, – Арвис сорвал синюю ягоду и отправил в рот. – Не видишь.

– Неправда, – согласилась Анна. – Не вижу. Но чувствую.

Мальчишка вытянулся.

Не только он, но Арвис как-то особенно. Он сделался нескладен и подчеркнуто инаков. Правда, характером ничуть не изменился.

– И я тебя, – он протянул можжевеловую ягоду, а когда Анна отказалась, сунул в рот. – Горькая…

– Не ешь.

– Вкусно, – возразил он и поскреб босую ногу. По снегу Арвис ходил только босиком. И с этой его привычкой уже не пытались бороться. – А Богдашка влюбился. Болван.

Он шел слегка впереди, делая вид, что идет сам по себе, и точно уж не имеет никакого отношения к тропе, которая вдруг появилась на снегу.

Со снегом Арвис управлялся не хуже, чем с темной силой.

– Когда успел?

Анна заезжала не так давно, и влюбленным Богдан не выглядел. Скорее раздраженным, и было из-за чего.

…Шурочка сбежал в деревню и был бит местными мальчишками, которые решили, что, раз некромант сам сунулся, то и дурак…

…Сашка обиделась за братца и прокляла старостина сына.

Староста ему, конечно, добавил розог, чтоб не лез, куда не просят, а после явился жаловаться и просить проклятье снять. Снять-то сняли, да только, кажется, не обошлось без последствий, поскольку Михаль вдруг понял, что никто во всем мире ему не надобен, кроме одной темной ведьмы.

И свататься решил.

А что ведьме еще двенадцатый год только, так ведь самое оно, в церквях с четырнадцати венчают. И что она против, тоже не страшно. Это от молодости и дурости, которая пройдет… Сашка его снова прокляла. Староста схватился за голову и розги…

…а Богдану досталось: лучше следить за подопечными надо.

Он пытался. Честно.

Только как уследишь, когда Курц ночью на село пошел, потому как с кузнецовым подмастерьем договорился на кулачках помериться, а Ильюшка и вовсе в бега подался. Расхотелось ему становиться мастером и князем, в бродячих артистах жизнь куда как вольнее, их, небось, этикетом не мучают.

– Так… – Арвис пожал плечами. – Сегодня. Семь имен постарался… привез свою… тут…

…у многоуважаемого кхари и вправду было семь имен, которые Арвис со свойственной ему прямотой отказался запоминать. А прозвище прилипло вдруг.