Екатерина Лесина - На краю одиночества

– Живая, – подтвердила Анна.

– А он… он бессердечная скотина…

…ночью бессердечная скотина полезет по водосточной трубе извиняться и свалится, причем на редкость неудачно. Оказывается, что тьма не способна защитить от перелома со смещением.

– Это тебя Боженька наказал, – заявит Ольга, подкрепив слова затрещиной. И тут же раскается, разревется от жалости…

…или в силу нынешнего положения, которое делало ее чересчур уж эмоциональной.

Но это будет потом.

А пока…

– Я останусь тут? – Ольга выбралась из кресла. – С тобой все в порядке?

– В полном.

Анна закрыла шкатулку.

Просто… странно.

…часы внизу отбивают полночь. Их Глеб восстановил. Нашел где-то на чердаке дома, куда спрятали кучу самых странных вещей, и восстановил.

Как и то зеркало, которое показывало Анну, но…

…слегка неправильной?

Невозможной?

Она повернулась одним боком, прижав руки к животу, затаилась, опасаясь, что та искра, которую Анна к величайшему своему удивлению ощутила внутри, вдруг исчезла.

Погасла.

Или… просто показалось?

Показалось.

Или нет?

Если закрыть глаза. Если прислушаться к себе, если…

…все равно невозможно.

И все-таки?

Искра была, крохотная совсем, почти неразличимая. И стоило ли говорить о ней? Или… рано пока? Пожалуй, что рано. Если и зажглась искра, то это еще не значит, что у нее получится задержаться в этом мире. Но завтра… да, определенно, завтра Анна заглянет в школу.

Отыщет кахри.

И заглянет в нечеловечески светлые глаза.

…а заодно проверит, как там Богдан с неловкой его влюбленностью, которая, быть может, пройдет, потому как мальчик еще юн, а может, и не пройдет.

С любовью сложно знать наверняка.

…и Арвис, который нарочито игнорировал соплеменницу.

…сама она, слишком уж демонстративно держащаяся в стороне. Сашка, которой все же пришлось потесниться. Шурочка и Миклош.

Игнат.

Илья, пойманный прошлым вечером на станции. И ладно бы просто пойманный, так ведь с полудюжиной кошельков, в которых ему виделось обеспечение собственного светлого, незапятнанного светскою наукой, будущего.

…Янек, все же сумевший списаться с матерью, и на том, кажется, успокоившийся.

Курц.

Анна повернулась другим боком, убеждаясь, что тут странное положение ее ничуть не более заметно. Пока во всяком случае. И вдруг осознала, что понятия не имеет, когда вообще становится видно. Говорят, что у худых раньше. А Анна худа.

Не чересчур ли?

– Ты прекрасна, как ни посмотри, – Глеб просто обнял ее и поцеловал в щеку. Он принес с собой запах вьюги и немного снега, который стремительно растаял.

Холод.

И тепло.

– Как Земляной?

– В очередной раз глубоко раскаивается. А еще уверен, что, если он ничего не сделает, то Ольга сбежит… я с трудом отговорил его от кражи.

– Чего?

– Кого. Ольги. Мне почему-то идея украсть и запереть ее в доме не показалось удачной. Тем более в том доме не слишком-то чисто. Да и поварихи нет. А голодная женщина, как показывает опыт, не слишком склонна к прощению.

– Пусть он на ней женится.

– Он боится.

– Тогда пускай не женится, – Анна оперлась на мужа, мучаясь желанием сказать и одновременно страхом.

– Он тоже боится. Ей надоест, и Ольга уедет.

– Уедет. На каникулах. И выйдет замуж. Так и передай.

– Хорошо, – он коснулся губами шеи. – Передам… и напомню, что убивать чужих мужей незаконно… хотя… у Земляных привилегии. А давай ты ему просто прикажешь?

Анна улыбнулась.

Себе и своему отражению.

Она скажет.

Позже.

Когда заглянет в светлые глаза кахри и убедится, что ошибки нет.

Метель играла.

Новорожденная, сплетенная из колючего снега и колючего же ветра, она только-только входила в полную силу. Метель трогала ветви елей, пробуя их на прочность, когтистой лапой касалась сосен, и обындевевшая кора их звенела.

Ма-атаги-ал-лоси присел на поляне.

Он с немалым наслаждением избавился от одежды, которую люди находили отчего-то обязательной, и метель поспешила к новой игрушке. Тонкие иглы льда рисовали на посиневшей коже один узор за другим, рассказывая о том, что было.

И будет.

Некоторое время он слушал, а после, когда устал, – не от метели, она, как многие дети, была игрива, – но от уравновешенности здешнего мира, нарушать которое Ма-атаги-ал-лоси не имел права, он достал ледяную флейту.

Приложил к губам.

Дунул.

И метель поспешила, она собралась вокруг, бросив и ели, и сосны, и крохотный экипаж, с которым метель заигралась на тракте. Говорящий-со-снегами при желании мог бы уловить и удивление людей, которые мысленно готовились уже ко встрече со своим Богом, и робкую их радость.

Пускай.

Сегодня он играл песню зимы, которая вот-вот нагрянет. И музыка эта была такова, что по кольчужным стволам ближайших сосен поползли седоватые нити льда.

Выше.

И еще выше… становилось холоднее. И оборвалась где-то рядом крохотная жизнь, то ли птичья, то ли беличья. Острое сожаление заставило играть быстрее.

И еще быстрее.

Время холода.

Время тепла.

Солнца, что запуталось в ледяных тенетах, но вырвется всенепременно. Время иных и время людей, которых становится раз от раза больше, в то время как дети мира уходят.

Почему?

Те кто стар, кто видел рождение многих бурь, уставали жить. Но ведь были и другие…

…как тот, в ком текла собственная кровь Ма-атаги-ал-лоси.

Как?

Метель не знала.

Она загрустила, захныкала на многие голоса, в которых чудилось знакомое.

…красавицы по-прежнему прекрасны..

…а юные дети метели сильны.

…но отчего тогда пусто становится в Ледяных чертогах? Почему так редко загорается огонь новой жизни? И отчего старейшая из рода отправила свою дочь и надежду сюда, заплатив за это частью сути своей?

Ма-атаги-ал-лоси не знал.

Он думал.

Много думал.

И даже испытывал почти непреодолимое желание взять эту странную человеческую женщину, которая не понимает сама, что получила, за шею и шею эту сдавить. Она хрустнет также легко, как обледеневшая ветвь под ступней. Но…

…тогда остальные обидятся.

А они нужны.

Зачем?

…та, которая слышит сердце мира, не пожелала объяснять. Она лишь сказала, что равновесие восстанавливается, и если так, то у детей Зимы и Ветра есть еще шанс. А раз уж Ма-атаги-ал-лоси сумел прижиться среди тех, чей век столь короток, что не успевает он увидеть и сотню ликов снега, то ему и приглядывать.

Тем более…

– А меня научишь? – мальчишка ступал по снегу и крутил головой. Острые уши его подрагивали, а пальцы посинели. Все же горячей крови в нем было слишком много, чтобы вовсе не чувствовать холод. – Или опять сбежишь?

– Не сбегать.

– Ага, – он, одновременно похожий на потерянное дитя Ма-атаги-ал-лоси и непохожий, плюхнулся на снег, поджал ноги и поежился. – Холодина собачья. Тебе и вправду так надо?