Екатерина Лесина - На краю одиночества

…ходить осталось недолго, Анна чувствовала это.

И боялась.

За себя.

За ребенка, который то затихал, то вдруг начинал пихаться, будто скорее желая выбраться из живота. За Глеба еще.

За школу.

За весь мир. Как он будет, если вдруг…

…нет, в городке их целителей ныне, пожалуй, больше, нежели в Петергофе. И главное, один на другого поглядывают с недоверием, с опаскою, а вокруг Анны кружат вороньем.

То ей нельзя.

Это неможно. Каждый новый, будто желая поддержать неведомую простому люду традицию, так и норовит еще что-нибудь запретить. И главное, попробуй докажи, что Анна чувствует себя распрекрасно.

И что не столь уж она стара.

И…

…чудо ей было обещано, а кахри она верит куда больше, нежели всем профессорам разом.

– Он олух, – Ольга устроилась у окна, мрачно глядя во двор, где уже собралась толпа, то ли провожающих, то ли встречающих, но главное совершенно посторонних, ненужных в этом тихом месте людей.

Откуда они взялись только?

…с величайшим почтением…

…извольте принять…

…по случаю крестин и грядущего бракосочетания…

– Олух, – согласилась Анна, поднимаясь. Вот спина побаливала, но как-то так, не всерьез. И ходить стало тяжеловато. Анна чувствовала себя на редкость глупо, переваливась с ноги на ногу, право слово, не женщина, но утка.

И живот торчал.

В доме спорили, на кого, Анна знала, что даже пари заключали, пока Глеб не прознал. И разозлился… с чего бы, спрашивается? На ребенке это пари никак не скажется.

– Я… я может… красиво хотела, – Ольга всхлипнула.

И высморкалась.

– Чтобы платье белое… до самой земли… фата летящая…

– Закажем.

– Уже… четыре штуки… знаешь, как их выбирать интересно?! И я ж думала… надеялась, что у него мозгов хватит… а он… олух… то слишком рано… молода я еще, то уже нельзя, потому что вдруг да в церкви венчание потом на обряд повлияет. То ребенок, слишком опасно… а теперь они не налазят! Да и… куда мне белое? Засмеют.

– Кто?

– Все.

– Земляной – некромант, а Дед так вообще…

Анна все же подошла к подруге и обняла.

– Он любого, кто криво глянет, так проклянет, что до седьмого колена аукаться станет. Он мне сказал, что ты на Земляного положительно влияешь…

Анна забрала платок и протянула свежий.

– И вообще ты ему наследника родила, а раз так, то все остальное неважно… хочешь белое? Будет белое…

– Говорю ж, не налазит.

– А портнихи на что?

– И фату… не знаю, какую лучше…

– Тогда все.

– Издеваешься?

Анна не ответила.

Она вдохнула сладкий, пахнущий сиренью воздух, в котором чудилось обещание чуда.

– Пусть и не засмеют, но я все равно буду себя полной дурой чувствовать, – Ольга платочек смяла и поднялась. – Хотя… так и есть, дура. Но он все равно олух!

– Еще какой…

Ольга поднялась и повернулась к горе подарков, которая поднималась едва ли не до самого потолка. А еще продолжали приходить. И надо будет карточки собрать.

Отписать благодарности.

Убрать мусор.

И дом привести в порядок, потому как через месяц…

…младенец толкнулся, и Анна охнула.

– Потерпи, – Ольга погладила выпирающий живот. – В последний месяц мне хотелось кого-нибудь убить… то есть, мне и раньше, но в последний месяц особенно. Не знаю, как Лешка выдержал. А теперь вот… знаешь, как-то даже непривычно. Только… если не белое, то шампань. Как ты думаешь? Если шампань или экрю, то это вроде бы как и не совсем, чтобы белый…

– Не совсем.

Спину потянуло.

Правда, боль тотчас отступила, но… запах сирени стал более явным, почти невыносимым.

– …правда надо ехать в Петергоф, чтобы нормальное сшили, а у меня ребенок… и вообще… я вот закажу платье, а он олух… опять…

Анна смотрела на окно.

За окно.

Поля только-только золотом наливаться стали. Река вот видна, самым краешком. Там пару деревень поставили, потому как спокойней стало за год. Нежить, она далеко не глупая, скоро сообразила, что охотников развелось.

Мальчишкам практика.

…Богдан в яму пожорника свалился. И ведь велено было с тропы не сходить, если б не Сашка… вытащить вытащила, но простить за то, что в кахри влюбился, так и не смогла.

Сколько времени прошло, а она все злится.

Анна уперла руки в спину и потянулась.

Церковь и прежде стояла, но обновили. Колокола привезли. И звенят, гудят на всю округу, золотом сыплют, отчего на душе становится спокойно-спокойно, будто она, наконец, и вправду дома.

– Ты меня не слушаешь, – Ольгя погладила Анну по спине. – Может, иди приляг? Я тут сама…

Анна покачала головой.

Она не устала.

Она… напротив, поняла, что живет. Приняла эту жизнь и даже удивилась, как могла она потратить столько времени впустую?

Ничего.

У нее есть еще…

…Богдан на Сашку тоже обиделся, потому что думал сам героически пожорника победить, а получилось, что девка спасла. В конец разругались.

Арвис пытался выжить Нагу.

А та делала вид, что ей совершенно безразличны люди, вот только взгляд ее то и дело останавливался на Илье. И это тоже бесило Богдана.

Анна вздохнула.

…вмешаться?

Но как?

И что она, Анна, способна сделать?

– Вот скажи… – Ольга потрясла ближайшую коробку, в которой что-то зазвенело. Анна лишь надеялась, что это «что-то» окажется в достаточной мере крепким. – Почему мужчины настолько… бестолковые?

– Не знаю, – честно ответила Анна. – Но… если иначе, зачем нужны были бы мы?

– И то верно…

…а имя дочери придумать стоит.

Пока есть время.

Оно еще есть. Сирень цветет. Колокола звонят, и небо качается, отзываясь на этот звон.

Быть может, Ульяна?

Или Цветана?

Младенец пнул под ребро. Цветаной быть он не желал. Ульяной, кажется, тоже… ничего, среди подарков наверняка отыщется пара-тройка именных книг, вот Анна и полистает на досуге.

Как-нибудь.

– И все-таки, – пробормотала Ольга, глядя на процессию, которая потянулась к церкви. – Экрю или шампань?

…украли ее в халате.

Был он белого цвета, что отчасти примирило Ольгу с действительностью, но уже потом, после. И воскрешать никого не пришлось. А что старые конюшни сгорели, так их давно пора было сносить.