Марина Эльденберт - Ныряльщица

— Я знаю, — вздыхает Мит. — Иначе едха с два ты бы меня сюда затащила.

— Митри!

— Угу, — она разворачивается, уходит, возвращается с тапетами. Я вырубаю сеть, меняю пароли и отдаю ей.

— Я буду скучать, — говорю тихо.

— Я тоже.

Мы обнимаемся, потом я обнимаю Тай. Она сидит на кровати, гораздо более удобной, чем была у нас дома, и болтает ногами.

— Ты же вернешься? — спрашивает, облизывая леденец.

Откуда он у нее взялся — вопрос, но без Зорга тут точно не обошлось.

— Обязательно.

— Скоро?

— Скоро.

Горло сдавливает, поэтому я быстро отпускаю сестру и выхожу из комнаты. Понимаю, что долгое прощание сейчас лишнее, и что К’ярду сейчас стоит убраться как можно дальше от океана. Стоит мне подумать про него — и губы начинают гореть, я вытираю их тыльной стороной ладони, но не помогает.

— Хидрец, — доносится до меня.

Поворачиваюсь и вижу, что он стоит в дверях, в арке, ведущей на кухню (кажется, именно здесь меня отпаивали чем-то после того, как Ромина швырнула меня в воду). Смотрит, и даже сквозь непроглядную темень в его глазах начинают вспыхивать искры.

— Пошли, — командует резко, разворачивается и выходит.

Я иду за ним, сунув руки в карманы, чувствуя, как сердце ударяется о ребра.

Со стороны это выглядело паршиво, этот жест с губами, но так будет лучше. Для всех.

Я думаю об этом, пока он объясняет мне, как управлять эйрлатом — короткие, рубленые фразы, в которые приходится вслушиваться, чтобы часть не упала мимо. Думаю, когда дрожащими руками первый раз поднимаю эйрлат в воздух, и когда Лайтнер на ходу объясняет, какие сигналы (не считая известных всем) и как трактовать. В городе я прицельно сосредоточена и не повышаю скорости даже тогда, когда вижу, как у него на лбу выступают капельки пота.

— Снижайся здесь, — говорит он. — Я позвоню, и меня заберут.

Мне снова хочется к нему потянуться, убрать налипшую на лоб прядку, но я понимаю, что это лишнее. Это совершенно точно лишнее, как и тот поцелуй, и то, что я в эти мгновения чувствовала.

Поэтому как только платная парковка принимает нас, я выхожу из эйрлата.

И ухожу, не оборачиваясь и не оглядываясь.

Лайтнер К'ярд

Я, конечно, знал, что доктор Э’рер слов на ветер не бросает, и если он сказал, чтобы я держался подальше от океана, значит, сказал не просто так. Но кто же знал, что пробежка за Мэйс по берегу обернется не только слабостью, а и дикой болью. Точнее, сначала все было более чем обычно: меня шатало, но я мог ровно стоять и даже ходить, и даже поцеловать Мэйс… А вот об этом лучше совсем не вспоминать!

Потому что стоило только вспомнить, как мне хотелось крушить все вокруг. Поэтому я отгонял прочь мысли про Вирну, старался не думать о нежной коже, мягких горячих губах и хрупкой фигуре, тесно прижатой к моему телу… А заодно о том, как брезгливо синеглазка вытирала губы после нашего поцелуя.

Это было как удар под дых. Нет! Гораздо ниже. По самому больному. Будто она маруну поцеловала, а не симпатичного парня!

Вот от последнего воспоминания все перед глазами затягивало красным. Не знаю, к счастью или нет, но навредить я мог только себе, с чем успешно справлялся.

У меня было ощущение, что я упал в насос, откачивающий пресную волу. Выкручивало суставы, внутри все горело, а темнота перед глазами сменялась короткими возвращениями в сознание. И когда я выныривал на поверхность, то злился еще больше.

Какие только слова не пришли мне в голову, когда я ждал нашего водителя. В больницу мне было нельзя из-за репутации отца, поэтому я набрал доктора Э’рера. К счастью, он согласился принять меня у себя на дому. Не будь этой испепеляющей изнутри боли, я бы о прогулке к океану даже не заикнулся, но здесь пришлось признаться: на случай, если это важно. Впрочем, я не собирался раскрывать свои секреты Э’реру, просто сказал, что решил испытать себя и отцовскую силу.

Доктор разозлился. Его ноздри раздулись, он процедил, что я поступил слишком самонадеянно, и что он был лучшего обо мне мнения. Правда, это было уже после пары часов восстановления, когда боль перестала скручивать внутренние органы, и я снова мог нормально дышать и даже сесть на кушетке (в доме Э’рера был медицинский кабинет).

— Я прошу вас не рассказывать об этом моему отцу.

Э’рер искренне оскорбился.

— Я доктор, Лайтнер, и знаю, что такое врачебная тайна. Так что рассказывать обо всем придется именно тебе. Но если ты продолжишь наплевательски относиться к самому себе, то я без зазрения совести сообщу Диггхарду об этом. Или мы с тобой, как с пациентом, распрощаемся.

Да плевать! Если отец не узнает о моей вылазке к океану, я готов пообещать быть паинькой весь следующий год!

Но сегодня я прошел по краю. По словам Э’рера мне вообще грозила кома: не знаю, пытался ли он меня запугать или говорил правду, но осторожность не помешает. И не только в том, что касается здоровья, а ради Эн, семейки Мэйс и всего, что я задумал.

Вернувшись домой, я настолько погрузился в собственные мысли, что слишком поздно заметил вышедшую мне навстречу маму.

— Лайтнер! Твои глаза! Что случилось?

Я мысленно ругаюсь на всех и вся. Какого едха я снял очки?

— Пустяк. Все в порядке, мам. Правда. Я просто не рассчитал свои силы, и на сегодня я вне игры. До завтра все пройдет.

Вот ненавижу ей врать! А это вроде как полуправда. Завтра утром явлюсь к отцу, и он накачает меня новой порцией силы.

Но мама не отстает:

— Ты с кем-то подрался?

— Это был силовой спарринг, — ухватываюсь я за предложенную отмазку. — На тренировке. Не переживай, хорошо?

Сжимаю ее миниатюрную ладонь в своей и смотрю в глаза. Это срабатывает, как в детстве: морщинка на лбу матери разглаживается, а на губах появляется слабая улыбка.

— Хорошо, — повторяет она. — Пожалуйста, не заставляй меня волноваться.

Внутри поднимается волна стыда за мой обман: все-таки то, что я делаю и что собираюсь сделать не настолько безопасно. Но я душу это жалящее чувство в зародыше. А мама… Маме проще знать, что у меня все хорошо. Хотя что-то мне подсказывает, что она до конца не поверила.

Тем не менее мама бережно пригладила мою челку, коснулась пальцами щеки.

— Ты всегда можешь рассказать мне обо всем, что тебе беспокоит, — прошептала она. — Знаю, у меня нет отцовской силы и влияния, но, поверь, я могу дать нечто большее. Любовь. Поддержку. Лайтнер, я всегда поддержу тебя. Встану на твою сторону, что бы ни случилось.

Сказать, что я удивлен, значит, ничего не сказать. Потому что всегда считал, что отец душит мать как личность, закрывает ее своей широкой фигурой во всех смыслах, запугивает. И совсем не ожидал того, что в моей хрупкой и маленькой матери столько мудрости и внутренней силы.