Лариса Петровичева - Девушка без имени [litres]

– Ее высочество Алита умерла от ран, нанесенных одержимым супругом. Тело ее развеялось в прах под действием злонамеренной магии, – судья сглотнул, дотронулся до горла и продолжал: – Его величество Ахонсо властью и волей сузианского государя и владыки выносит по этому делу следующий приговор.

Угрюмо усмехнувшись, Лефевр подумал, что судьба наверняка приготовила для него очередную кривую гримасу. Например, государева преступника надо будет отдать на съедение львам. В самом деле, после такого поворота он готов был ожидать чего угодно.

– Признать обвиняемого Огюста-Эжена Лефевра виновным в убийстве его высочества Рекигена бин Альбоа. Признать обвиняемого невиновным в убийстве ее высочества Алиты Росса, баронессы Ковенской. С учетом того, что принц был одержим и вернулся в мир живых по воле сил, противных Господу нашему, особо отметить, что обвиняемый действовал в рамках инквизиционного протокола и уничтожал зло, как поклялся, принимая присягу.

Гуле вскинул голову и улыбнулся: лихо, весело, молодо. Надежда окрылила его.

– Его величество выносит следующее решение, – судья не выдержал, откашлялся в кулак: – Заменить смертную казнь на высылку к дальним рубежам Сузы сроком на год. На этот срок лишить обвиняемого всех чинов и званий и обязать вести жизнь смиренную и нищенскую с еженедельной исповедью и покаянием. Отправить…

Лефевр не мог вспомнить, что было потом. Вроде бы Гуле обнимал его, крича что-то радостное и насквозь нецензурное. Вроде бы кругом вопили и ликовали люди. Он не был уверен ни в чем, и почему-то это его радовало.

– Задумался, сын мой?

Встрепенувшись, Лефевр обнаружил, что и впрямь слишком глубоко погрузился в воспоминания. Служба закончилась, церковь опустела, и отец Витторио, маленький и энергичный, подошел к нему с томиком исповедных молитв.

– Да, отче, – признался он. – Задумался.

Отец Витторио улыбнулся. До рукоположения в сан он прославился в качестве известного наемного убийцы, и если раньше на его клинке была выгравирована надпись: «Каждый удар – смертелен», то сейчас он с прежним пылом и рвением нес кару еретикам в каждой проповеди. Каждое его слово, искреннее и горячее, было таким же смертельным для зла, как и удары, нанесенные им в мирской жизни.

– Присядем, – предложил он и, когда Лефевр послушно опустился на скамью, произнес: – Ты здесь уже полгода. Скоро срок ссылки истекает. Чем планируешь заниматься потом?

Лефевр неопределенно пожал плечами. Не то чтобы он лишился привычки строить планы – просто ему действительно было все равно.

– Не знаю, – признался он. – Скорее всего, уеду из Сузы. Злонамеренные ведьмы и ведьмаки существуют не только здесь. А больше я ничего не умею, только охотиться на них.

Во взгляде отца Витторио мелькнуло нечто похожее на уважение.

– Разумные мысли, – похвалил священник. – Ты слишком одиозная фигура для нашей бедной родины.

– О том и речь, – сдержанно улыбнулся Лефевр. Он прекрасно понимал, что именно планирует отец Витторио на его счет. Люди, умеющие профессионально управляться с оружием, всегда нужны в здешних краях бесконечной и бессмысленной мести.

– Как твоя тоска? – осведомился священник.

Лефевр пожал плечами:

– Она неутолима.

Отец Витторио понимающе кивнул.

– Говорят, что если Господь отнимает у нас все, то взамен дарит надежду, – сказал он. – Уверен, ты уже слышал это раньше.

– Слышал.

– Иди, сын мой, – произнес священник. Он не утруждал долгими беседами ни Лефевра, ни себя. – Храни тебя Господь.

Обычно Лефевр проводил утро за уборкой храмового двора: несмотря на всю свою богобоязненность, местные жители не считали чем-то зазорным бросать под ноги огрызки, идя на службу, и сплевывать табак на плиты двора. Приведя двор в порядок, Лефевр отправлялся на паперть и сидел там до вечера, привычно открыв молитвослов на пятой странице. Отсюда, с белых плит храмового крыльца, согретых ласковым солнцем, было видно море, и Лефевр смотрел, как меняет цвет его таинственная глубина, как над соседними островами сгущаются тучи, а потом проливается дождь и проступает радуга. За полгода это простое созерцание еще не успело ему надоесть. Вот и сейчас Лефевр настолько погрузился в свою незатейливую медитацию, что не услышал, как к нему обращаются. Только когда тонкая девичья рука опустилась на его плечо, он встрепенулся и обернулся.

– Добрый день, милорд, – Этель Куатто смотрела на Лефевра и улыбалась искренне и свободно. Никогда бы у нее не было такой улыбки, останься она в родительском доме. – А я вас зову, зову…

– Здравствуйте, Этель, – поднявшись со ступеней, Лефевр поклонился девушке и дотронулся до правого виска. – Как вас занесло в нашу даль?

Она очень изменилась. Если полгода назад это была хрупкая девочка, робкая и пугливая, словно дикое животное, то сейчас перед Лефевром стояла леди, которая нашла свое место в мире и твердо знает себе цену. Лефевр невольно обрадовался за нее.

– Я к вам, – радостно призналась Этель. – У меня закончился первый курс медицинского дела, еду к родителям и решила завернуть сюда. Как вы, Огюст-Эжен?

Лефевр взвесил на руке молитвослов и сказал:

– Усердно раскаиваюсь в содеянном.

Вздохнув, Этель поднялась на цыпочки и погладила его по плечу.

– Мне очень жаль, Огюст-Эжен. Мне действительно очень-очень жаль, – промолвила она и, запустив руку в недра своей кожаной сумки, вынула папку для бумаг. Выглядела папка весьма и весьма увесисто и солидно. – Давно пора вернуть это вам.

Лефевр непонимающе посмотрел на нее, и Этель снисходительно объяснила:

– Деньги ваши. Недвижимое и движимое имущество. Вы что, забыли?

Он усмехнулся и признался:

– А ведь и верно, Этель. Забыл.

– Тогда берите, – сказала Этель и сунула папку ему в руки. – Берите и знайте, что я всегда буду благодарить вас за то, что вы для меня сделали, – девушка вдруг отвела взгляд в сторону, словно пыталась скрыть набежавшие слезы, и, когда она заговорила, ее голос дрожал: – Вы создали меня , Огюст-Эжен. Вы сделали меня такой, какая я сейчас.

– И какая вы? – улыбнулся Лефевр. Положив папку на ступени – в ее сохранности можно было не сомневаться, местные никогда и ничего не крали, – он предложил Этель руку, и они неторопливо побрели по дорожке, ведущей от храма к поселку и дальше, в порт. Почему-то Лефевр был уверен, что Этель не задержится здесь даже до обеда – поэтому надо просто проводить ее на корабль.

– Я такая, какой всегда хотела быть, – промолвила девушка. – И это настоящее счастье.

Она рассказывала о своей учебе, о том, как упала в обморок, когда группа впервые пришла в анатомический театр, и о том, как сдала все экзамены на отлично, – Лефевр слушал ее, в нужных местах кивал или задавал вопросы и с какой-то легкой грустью думал, что видит Этель в последний раз. Что ж, должно быть, это закон природы – люди приходят в жизни друг друга, идут вместе какое-то время, а потом расстаются. Хорошо, если выпадет возможность проститься.