Оливия Штерн - Страж её сердца [litres]

Последнее, что помнилось, – это падение, хруст сломанных веток, боль в правом предплечье. Алька прислушалась к себе. Ничего не болело.

– Ты руку сломала, – разрешил ее сомнения Эльдор.

Он сидел рядом, на краю кровати, и внимательно на нее смотрел.

– Я… – И вот уже и щеки заполыхали.

Он. Нес. Ее. Голой.

Видел голой.

Что можно после всего этого говорить и делать, Алька не знала.

Но приор продолжал вести себя так, словно ничего не произошло.

– Я ее залечил, – негромко сказал он. – Я умею… немного. Как ты себя чувствуешь?

Алька даже нашла в себе силы улыбнуться. Надо же, приор Роутона вдруг заинтересовался состоянием здоровья собственной рабыни.

– Голова кружится, – честно призналась она, глядя снизу вверх на Эльдора.

– Ничего больше не тревожит?

– Нет.

И зарылась поглубже под одеяло, только нос наружу торчал.

Ситуация складывалась весьма пикантная. Голая двуликая в кровати и приор, одни в темной комнате. И он вовсе не торопился уходить, все сидел и смотрел. А потом вдруг протянул руку и что-то вынул из ее волос. Оказалось – длинное синее перо, волнистое, мягкое. Эльдор повертел его перед глазами и внезапно улыбнулся, и Алька вдруг поняла, что это первый раз, когда она видит его таким – живым, настоящим.

– Синее, – сказал он и отложил перо на тумбочку. – Заберешь потом к себе в комнату.

– С-спасибо, – растерянно прошептала Алька.

Это непривычное, теплое выражение лица приора, непонятный интерес в глазах сбивали с толку, заставляли ползти мурашки по пояснице и мерзнуть пятки. Она уставилась на него, как кролик на удава, с ужасом ловя себя на крамольной мысли, что ей не нравится, что вокруг поговаривают о повторной женитьбе приора Роутона.

– Что ты видела в башне? – спросил Эльдор. – Что там произошло, Алайна? Я понял, что тебе там стало дурно.

И все очарование момента пропало, осыпалось хрупкими иголочками инея в грязь. Алька закрыла глаза и поежилась под одеялом. Увиденное в башне… Об этом хотелось забыть. Просто никогда не видеть. Потому что все это теперь словно прилипло, пачкая, заставляя стискивать зубы и дышать глубже, чтобы не стошнило.

– Я пыталась высмотреть артефакт, о котором вы говорили, – запинаясь, начала она, – искала что-то механическое, быть может. Знаете, ведь свет, которым светится башня, не идет из нее…

Приор поднял брови.

– Он идет в нее. Как будто тянется отовсюду. Такими паутинками, знаете, неровными, они изгибаются волнами, сплетаются в жгуты. И все это сходится к алтарю, приор Эльдор, но на алтаре нет никакого артефакта.

Она увидела, что густые брови Эльдора сошлись на переносице, а ноздри хищно подергиваются, как у собаки, почуявшей дичь.

– Там лежал человек, ниат, – прошептала Алька, – совершенно голый. Плети света обволакивали его и как будто впитывались внутрь. Он лежал как будто мертвый и не шевелился. И еще… у него была брюшина вскрыта, и свет лился и туда, внутренности светились оранжевым.

– Любопытно, – пробормотал Эльдор и глубоко о чем-то задумался. Потом спросил: – Тебе там стало плохо, да?

– Как будто что-то ударило в спину и прошло сквозь позвоночник.

Алька подумала, что ее голос прозвучал слишком жалобно, поэтому высунулась из-под одеяла по подбородок и выдавила слабое подобие улыбки.

– Но это ничего. Правда, я едва не разбилась. – И, вспомнив внезапно, тихо спросила: – Ниат Эльдор, а как же я теперь без печати? Донесут ведь. У вас столько гостей, и если я сейчас выйду, то…

– Не выйдешь. – Эльдор рассеянно провел рукой по коротко стриженным волосам. – Оставайся здесь до утра. Это не просьба, это приказ.

Он помолчал еще немного, затем резко поднялся и пошел к двери. Уже взявшись за щеколду, обернулся.

– Отдыхай, птичка. Ты это вполне заслужила, спасибо тебе.

И вышел.

– Подождите! – пискнула Алька.

Она едва не сорвалась следом, но вовремя вспомнила, что кроме одеяла на ней ничего нет. А дверь уже тяжело захлопнулась, и Алька осталась совершенно одна, в хозяйской постели и без малейшей идеи о том, что будет дальше.

Она в отчаянии откинулась на подушку, потом свернулась клубочком, подтянув колени к груди. После превращения, видать, обострилось обоняние, белье пропахло Эльдором, знакомая уже вязь ароматов – кофе, дерево, еще что-то, вызывающее ассоциацию со старыми книгами в потрепанных переплетах. И этот запах отчего-то не казался противным, каким мог бы казаться запах жестокого хозяина. Наоборот, Алька как-то быстро успокоилась, веки налились тяжестью. Она зевнула, уткнулась носом в подушку. Мысли текли лениво. Отчего-то вспомнилась старая спальня в родительском доме. Там тоже пахло книгами. И вокруг было очень много книг. И кожей пахло, и клеем, но это в мастерской. А в спальне Алайны Ритц царил сладковатый, пудровый аромат пожелтевших страниц и немножко ванили.

Алька протянула руку и взяла с тумбочки перо. Оно было мягким, почти шелковым, завивалось на кончике. Алька решила, что поставит его в мамину вазочку, когда вернется к себе в комнату. Хотелось верить, что ей не придется теперь жить, не выходя из спальни приора.

Потом она отложила перышко, положила ладонь под щеку и закрыла глаза. Сон пришел на удивление быстро, и ей все казалось, что она парит высоко в небе, покачиваясь в потоках ветра, а далеко вверху блестит бледно-золотая монета полной луны…

– Вставай, лежебока!

Голос Эжени просочился сквозь дымку утренней дремы. Алька открыла глаза, увидела над собой тяжелый бархатный балдахин, удивленно заморгала, заметив незнакомое окно, слишком широкое для ее комнатки… А потом вспомнила. И щекам стало жарко.

Она осторожно повернулась на голос Эжени. Девушка, уперев руки в боки, стояла рядом с кроватью и задумчиво осматривалась. Золотые пылинки парили в солнечном свете вокруг ее светло-русых волос, уложенных в бублики вокруг ушей, и само лицо, казалось, светится радостью.

– Вставай, – повторила она, – приор уже работает в кабинете и ждет тебя вместе с утренним кофе.

– Ох, – только и сказала Алька.

– Но, замечу, ты была звездой бала. – Эжени вдруг широко улыбнулась. – Только ленивый не обсуждал приора, который настоящий мужик, коль не боится держать в доме двуликую, и не только держать, но еще и пользовать ее в постели. А его бывшая жена, говорят, набралась так, что под конец запуталась в платье, упала и лила слезы в три ручья, сидя здесь, у запертой двери спальни. Видать, ей жалованье приора покою не дает.

Эжени почесала затылок, потом ее взгляд потемнел, она смерила Альку пристальным взглядом.

– Он не слишком тебе навредил? А то знаю я этих ниатов, им все вынь да положь, чтоб все готовое.

– Э-э-э, – уныло протянула Алька, совершенно не зная, что и сказать.