Ирина Лещенко - По течению [СИ]

Она же нематериальна, в конце концов, не могла где-то застрять или влететь в дерево!

Попытался позвать еще раз. Она ощущалась ближе, если вообще применимо такой физический показатель…или применим?

Я замер. Сила может и зацепиться, и иметь вполне физическое положение в пространстве…при наличии носителя.

Выходит, амулет разбился вовсе не об голову случайной девчонки. Даже более чем неслучайной.

Вихрем я ворвался обратно в дом, массивная дверь врезалась в косяк, сверху посыпалась труха. Леди подскочила на месте, отступила на шаг. Похоже, выглядел я недружелюбно.

— Трое. — процедил я. — Один тут. Где остальные?

Глядя на меня с испугом, леди попыталась взять себя в руки.

— Я здесь. Моя дочь сейчас…на обучении.

Я присмотрелся к ней повнимательнее. Схватил за плечи, приблизив ее лицо к своему, заглянул в глаза. Иллюзия таяла, открывая изумрудно-зеленую радужку, полускрытую расширившимся зрачком. Никакого отзвука, никакого эха.

— В тебе нет моей крови. — глядя в широко распахнувшиеся в изумлении глаза, я выпустил тонкие плечи. На пальцах осталось ощущение шероховатой ткани и тепла тела. — Ты не имеешь отношения к моему роду. Имеет ли к нему отношение твоя дочь?

— Это невозможно. — прошептала Рамия. В голосе появились умоляющие интонации. — Я старшая дочь, моя родовая фамилия Ялвин…я родилась в поместье радом с руинами твоего дома, который был разрушен волной…

Я нетерпеливо дернул головой.

— Все это не имеет значения. Не знаю, от кого тебя нагуляла мать, но это точно были не Ялвин. Но дочь…это ведь она тогда влезла в мой дом? Сила у нее, но если ты никак не относишься к моему роду, то каким образом может относиться она? Если вас действительно трое?

Внезапная мысль заставила меня остановиться.

— А не дочь ли это твоего непутевого брата? — я вгляделся в заострившиеся черты. Глаза женщины метались по комнате, не останавливаясь ни на чем, нижняя губа мелко подрагивала. Только истерик мне не хватало.

— Нет. — ломким от приближающихся слез голосом отозвалась Рамия. Узкая рука взлетела к губам. — Она не моя дочь.

Я поморщился и сел на лавку. В висках пульсировало, предрекая мучительную и долгую головную боль. Теперь еще разбирайся в постельных тайнах.

— Итак? — поторопил я свою собеседницу. Она смотрела словно внутрь себя, глаза были неподвижны, как стеклянные. Не глядя на меня, леди сунула руку в карман и вытащила небольшой стеклянный шар. Сжав его в ладони, что-то прошептала, и шар начал наливаться густой синевой. Я с любопытством наблюдал за ней.

Синеватые чернильные вихри покружились в стеклянной сфере еще пару секунд и осели на дно. Спустя секунду шар налился равномерной синевой и засиял. Рамия вложила шар в мою ладонь.

— Что я должен делать? — уточнил я, разглядывая гипнотизирующую синеву в глубине шара. Шары подобные я видел, но сталкиваться не доводилось, а уж во время моего первого существования ничего подобного еще не было.

— Просто…смотри внутрь.

Не успела отзвучать ее фраза, как синева выплеснулась из шара и накрыла меня с головой.

Меня окружали тяжелые, пыльные портьеры. Синеватая ворсистая ткань словно высасывала воздух, но я не мог вылезти, одновременно находясь в чужом теле и не имея возможности повлиять на происходящее.

Все вокруг иногда слегка плыло и подрагивало, напоминая, что это всего лишь чужая непрочная память. За пределами портьер стояла густая тьма, только впереди сиял коридор.

Коридор света выхватывал темную полосу паркета и полуоткрытую тяжелую дверь, за которой чудилось какое-то движение. Послышался тихий смех. Я-Рамия выбрался из плена тяжелой ткани и крадучись подобрался поближе.

Это была спальня в нежных зеленоватых тонах. На широкой постели с балдахином полулежал молодой человек в узнаваемых сиреневых одеждах. Светлые локоны собраны в небрежный хвост, яркие карие глаза смотрели на что-то за пределами обзора с усмешкой и нежностью.

Надо же, какая знакомая ямка на подбородке.

Одновременно со своими мыслями я ощущал эмоции Рамии, тогда еще совсем юной девушки. Ее тоску, и сердце, заходящееся в болезненном спазме в ответ на каждое движение юноши на постели. Вот он улыбнулся чему-то, произнесенному нежным голосом, и дыхание сперло. Ревность, нежность, желание обладания сплелись в такой клубок и мелькали так быстро, что невозможно было уцепить их за хвост.

В следующую секунду я оказался в гостиной, обставленной немного кричаще, но изящно — тонкие кресла с резьбой, картины, вазы с крупными белыми цветами. Все это дрожало и изменялось — цветы на моих глазах в одной из ваз стали розовыми.

Напротив сидела моложавая женщина с полностью седыми волосами. Нос с горбинкой, узкие губы, зеленые глаза в рамке темных век и смоляных ресниц, крупные камни на тонких, узловатых пальцах.

— Нам придется пойти на это. — женщина склонила голову и со спокойной усталостью смотрела на меня. — Через два с половиной года Дарнель окончит обучение и сможет представить Адрию своей женой. Всего два года, Рамия. Ты маг, никто не посмотрит косо на твоего ребенка. Потом придумаем, под каким предлогом вернуть его им, отдашь на воспитание, например…Ей же всего семнадцать.

Голос дрогнул, и женщина закрыла лицо руками. Я сидел, оглушенный эмоциями Рамии. Отчаяние, недоверие. Она надеялась, что встречи младшей сестры с юным учеником дома Памяти закончатся, что он заметит наконец ее, Рамию…а вот беременность Адрии, которая магом не была и должна была представить себя будущему мужу целомудренной, образованной и воспитанной, никак не вписывалась ни в чьи планы. В том числе и молодого отца, которого с треском выгнали бы из академии.

Ей придется больше двух лет играть роль матери для ребенка тех, кого она с такой яростной силой хотела бы разлучить?

В следующее мгновение я оказываюсь в экипаже.

Вихрастый темноволосый мальчик с упоением ковыряется в каком-то механизме. С трудом узнаю в нем часы без циферблата.

У меня на коленях сидит маленькая девочка. Задрав голову, она смотрит на меня. У нее глаза цвета свежезаваренного чая.

И снова смена декораций. Ребенок на моих руках заливается истерическим криком, полуохрипший; я стою, словно окаменев, по колено в холодной, мутной воде.

От моих ног до самого горизонта расстилается безбрежная, неподвижная гладь. Неохотно спадающая вода выпустила из своих глубин полуразрушенные, склизкие обломки — узнаю в них часть каменной стены.

Эл стоит рядом, вцепившись побледневшими до синевы пальцами в подол моей юбки. Глаза у него отчаянные, и в это отчаяние начинает просачиваться обреченность.

— Как мы теперь будем жить? — спрашивает он, прижимаясь ко мне. Забыты все его увертки от прикосновений и попытки казаться взрослым — теперь это просто испуганный ребенок, жмущийся к моему боку как к центру своей жизни, единственному, что осталось в целом мире неизменным.