Василий Криптонов - Палач, скрипачка и дракон

— Ульрих! — крикнула женщина.

— Да-да, не голоси! — Мужчина, кряхтя, двигал продавленное кресло поближе к камину. — Проклятье, Эмма только через два часа придет. Согреешь воды?

— Уж конечно! Ты садись, садись. Где плед? Ах, вот он. Сиди, грейся. Дай-ка ноги посмотрю.

Кресло приняло Энрику в объятия, и она поняла, что останется в нем навеки. Закуталась в клетчатый плед и почувствовала, что начинает плакать. Ничего поделать не могла — слезы просто текли и текли из глаз. Ульрих смущенно отвернулся, стоя рядом. Женщина — наверное, его жена, — снимала с Энрики туфли.

— Ну, чего там? — спросил Ульрих.

— Красные! — с облегчением в голосе отозвалась женщина. — Вот еще б чуть-чуть…

— Беги воду греть!

— Бегу, не видишь?

Но женщина еще немного задержалась, заглянув Энрике в глаза:

— Сейчас ноги болеть будут — страх. Терпи. Повезло тебе, что пальцы побелеть не успели. Что ж ты такого набедокурила-то?

— Ничего! — Энрика руками размазала по лицу слезы. — Тут… Все такие злые! Я просила погреться — никто не пустил.

— Так еще бы, кто ж тебя пустит! — всплеснула женщина руками. — Если хозяин на мороз выгнал, значит, либо проворовалась, либо еще чего похуже. Скажи спасибо, что в тюрьму не бросили.

Хозяин? Проворовалась? Слезы прекратили течь, Энрика смотрела на добрую женщину, хлопая недоумевающими глазами. Ульрих тронул жену за плечо.

— Ева, — сказал он. — Девочка — из Вирту.

Женщина, которую назвали Евой, медленно повернула голову к мужу.

— Вирту? — повторила она. — Как… Не может быть!

— Я оказалась в лесу, — заговорила Энрика. — Пришла сюда и искала пристанища, но никто не пускал!

По мере того как жалость к себе и горе отступали на задний план, в Энрике просыпались гордость и злость.

— У нас, в Вирту, считается позором не помочь нуждающемуся! Законы Дио…

Осеклась. Вот еще — не хватает начать законы Дио проповедовать.

— А нам тут — что Дио, что не Дио — все едино, — хрипло прокаркал прежде молчавший голос.

Энрика устремила взгляд в тот угол, откуда он доносился. Там, почти невидимый, кутался в черное пальто, неприятно напомнившее Гиацинто, старик. На столике перед ним стояла большая кружка.

— Не обращай внимания, — махнула рукой Ева. — Это Норберт Пресслер. Он тут как мебель. По-моему, сперва он появился, а потом вокруг него и кабак вырос. Так же было, да, Ульрих?

— Истинная правда, — улыбнулся Ульрих, и Энрика тоже не сдержала улыбки.

Все же, когда Ева убежала греть воду, а Ульрих — искать еду, Энрика робко вытянула шею в сторону Норберта.

— Простите, — сказала она. — Вы сказали, что здесь не поклоняются Дио?

— Не-а, — отозвался Норберт. — Ластер — свободный городишко. Наслаждайся.

— Но… Кому тогда вы поклоняетесь?

Норберт медленно, со значением, поднял кружку, присосался к ней. Кружка стукнулась о столешницу, Норберт крякнул и заговорил:

— Эт как поглядеть. В первую голову, триста шестьдесят четыре дня в году, — деньгам. А сегодня — все больше дракону. Молится народ. Шары заливает, чтоб не думать. А думка-то все равно идет…

— Какая думка? — прошептала Энрика. Голос Норберта звучал так тягуче и значительно, что от одних интонаций становилось жутко.

— Такая думка, что вдруг дракону опять чего-то не понравится, и он нападет на город? Только-только отстроились…

— Норб! — прикрикнул вернувшийся Ульрих. — Я тебя просил — не заводить этих речей в моем кабаке!

Он придвинул к Энрике столик, поставил на него поднос. Тарелка супа и стеклянная кружка с чем-то красным и дымящимся.

— Глинтвейн, — сказал Ульрих. — Давай, тебе сейчас — самое то.

— Он с алкоголем? — спросила Энрика, понюхав кружку.

— Конечно. А что?

— Ничего… Никогда не пила ничего с алкоголем.

Ульрих негромко рассмеялся, покачал головой:

— Да, детка, ты точно не из местных.

Пока Энрика ела суп и пила вкусный горячий напиток, появилась Ева с тазиком воды. Когда Энрика погрузила в него ноги, она поняла, что женщина имела в виду, говоря — «страх». Чудом удержалась, чтобы не взвыть.

— Ничего-ничего, — приговаривала, поглаживая ее по руке, Ева. — Это чувствительность возвращается. Ты перетерпи, и все будет хорошо.

— А лучше — пей, — советовал Ульрих. — Под пьяну лавочку, оно все не так больно.

— Вот еще, ребенка спаивать! — возмутилась Ева.

— Ой, я тебя умоляю! Нашла ребенка. Она, вон, замуж собралась уже.

— Да! — воскликнула Энрика и заговорила, пытаясь отвлечься от боли, терзающей ступни: — Мне восемнадцать лет, и я до Нового года обязательно должна выйти замуж. Хоть за кого. Потому что иначе я перенесусь обратно в Вирту, и меня казнят.

Кашлянул из своего угла Норберт:

— Экая печаль! А что ж там, в Вирте вашей, без замужества — никак?

— Никак, — отозвалась Энрика. — Законы Дио…

— Дикарье, — вздохнул Норберт. — Эх… За Ластер! Свободный город! Самый лучший город в мире!

Он взмахнул кружкой и снова к ней приник.

— А скажи, — попросила Ева каким-то очень уж тихим голосом, — знаешь ты там такого — Нильса Альтермана?

Ложка выпала из дрогнувшей руки. Дыхание перехватило. Даже боль внезапно будто пропала, остался только страх.

— Знаю, — прошептала Энрика. — А что?

— Ну… А как он там? Жив? Здоров?

— Жив, — пробормотала Энрика. — Здоров — о, да. Он — наш карабинер, самый главный. И еще — палач. И когда я вернусь — он мне голову отрубит. Мне очень-очень надо выйти замуж! Помогите?

Ульрих и Ева отстранились от Энрики и молча смотрели в глаза друг другу. Норберт снова что-то каркнул и сказал:

— Я женюсь только по любви. Эт — принцип. Без принципов нынче не проживешь.

Любовь! Энрика поморщилась, услышав ненавистное слово. Вот до любви ли сейчас, когда жизнь на волоске висит? Нет. Даже и не до музыки, честно говоря. От последней мысли Энрике стало не по себе. И, будто сам Дио направил взгляд, она увидела висящую на стене, в окружении картинок и бумажек, скрипку.

— Ничего у тебя тут не получится, деточка, — вздохнула Ева. — Замуж выйти — не чулки купить. Мужчины на работящих женятся, да еще присматриваются долго. Оно, поразвлечься-то, — мест хватает, а семейная жизнь — не шутка.

— Но мне же просто!.. — начала Энрика, но Ева успокоила ее взмахом руки:

— Я-то все понимаю. А мужчине каково? Женится он, чтоб тебя от смерти спасти, а сам что получит? Любить ты его — не любишь, что с тебя в хозяйстве выйдет — поди знай. А кольцо-то просто так не снимешь, не выбросишь. Вот тебе и «замуж».

Энрика заставила себя отвести взгляд от скрипки. Посмотрела в лицо Еве, потом — Ульриху. Добрые, сочувствующие.

— Так что же — все? — спросила еле слышным шепотом. — Не надо было и согреваться. На морозе, говорят, умирать — тепло и приятно под конец становится.